– Она спит.
– He-а. Не видишь? Она не дышит.
– Жалко. Красивая. Пошли отсюда. Боюсь мертвых.
– Да чего их бояться? Помнишь ту ведьмачку, что сожгли третьего дня? Так я там был. Ночью. И даже потрогал ее кости. Такие комочки. Знаешь, как от догоревшей свечки, которые маманька собирает. Вот так вот.
– Да ну? Не жутко было?
– Совсем нет. Наоборот…, – молчание, – … н-ну, жутковато, но только поначалу. Смотри, маманьке не проболтайся, а то…
– А чего меня-то не взял? И не сказал даже.
– Сначала сопли подотри.
Веки будто склеились. Пришлось довольствоваться только тем, что слышала. А слышала я нечто весьма странное.
Голоса детские. Один с превосходством. Другой удивленно-почтительный.
В спину впивалось что-то острое. Саднило правый локоть. О ногах почему-то не имела ровным счетом никакого представления.
Нащупав под ноющим боком булыжник, попыталась его сковырнуть.
– А-а-а…!
– Ты чего?
– Она шевелится. Чтоб мне провалиться, шевелится.
– Чего придумываешь? – в голосе превосходства явно поубавилось.
– Ты как хочешь, а я… Вот, смотри, опять.
Наконец, ресницы разлепились. В двух шагах от меня на корточках сидели двое мальчишек. Один из них, смуглый, с огромными, скорее от испуга, глазами, вцепился в длиннющую палку, которой, видимо, собирался воспользоваться для проверки своих предположений о моем статусе – я еще „здесь“ или уже „там“?
И он уже вознамерился было ею потыкать в меня, когда я неожиданно заявила о себе как о живой (иное мироощущение мне пока, слава Богу, было не ведомо).
Тот, что без палки, худенький, если не сказать больше, с болтающимися как на огородном пугале широкими, явно не его размера, штанами, и в рубашке-балахоне без пуговиц, резво вскочил, и, отбежав подальше, просительно заканючил:
– Марио, пойдем, а? Ну, пойдем. Пусть себе лежит.
Судя по вдруг забегавшему от брата ко мне и в обратном
порядке взгляду, Марио раздирали сомнения относительно выдвинутой им самим же альтернативы – быть или не быть верным взятой на себя роли смельчака. Чувство самоутверждения явно пересилило, и он-таки ткнул в меня палкой, после чего стремительно отскочил на безопасное расстояние, наготове дать деру сию же секунду.
Тут я уже не выдержала:
– Больно.
Мальчишки замерли, и… тут же их как ветром сдуло.
Где это я? Какой-то проулок. Очень узкий и очень темный. Тяжелые стены домов по обе стороны от меня, сужаясь, врастали далеко вверху в голубой лоскуток неба.
Изучая этот лоскуток, пыталась сообразить, почему я здесь?
Лежать было все неудобней. Острие камня с таким же усердием впивалось теперь уже в другую точку на спине. Еле-еле приподнявшись, кое-как довезла тело до стены дома и, подтянувшись до полусидя, осмотрелась.
Проулок выходил на выложенную все тем же булыжником улицу, по обратную сторону которой нависало угрюмое серое здание с окнами-щелочками, запечатанными темными ставнями.
Знакомство с окрестностями не омрачилось чьим-либо присутствием, если не считать вдруг выпрыгнувшей из мусорной кучи рыже-черной кошки, с подозрением на меня уставившейся. Убедившись в моей лояльности, а, следовательно, в своей безопасности, она отказалась тратить на меня время попусту, лениво отправившись дальше по своим делам.
Сквозившая холодом мостовая, сокрытая от солнца, значительно проигрывала в соревновании с морским пляжем, а грубо выложенная стена менее всего походила на удобную спинку шезлонга, что заставило меня попробовать сменить положение с сидя на стоя. Но, цепляясь за выступы шершавых камней, я смогла преодолеть всего лишь несколько дюймов, тут же вернувшись в исходную позицию – трясущиеся от слабости ноги не оправдали ожиданий.