Студенческие воспоминания
Все три преподавателя нашего института – высокие, стройные, элегантные, с неуловимым налетом заграничного шарма, и в то же время они были удивительно разные. Интеллигентность – та старая, забытая, которую еще помнили наши гены, – была во всей их сущности. Подобных мужчин рядом больше не было. Мы, студенты, называли их тремя мушкетерами за некоторое внутреннее сходство с героями Дюма и за прекрасный французский язык.
«Атос» – Андрей Павлович Х., загадочный, любимый, недоступный, отчего еще более обожаемый. Он был похож на Жана Марэ и Алена Делона одновременно, но в тысячу раз прекраснее их! А как он говорил по-французски, как утонченно жестикулировал! И голос, голос! Он завораживал и сводил с ума!
А быстрый, неожиданный взгляд и вызов к доске выбивал почву из-под ног даже у самых бойких студенток. Неожиданно задумывался, неожиданно смущался, когда ответ был неверен. Ему было неудобно сделать замечание, и он предлагал свой вариант ответа, спрашивая – не лучше ли будет сказать так? И улыбался, глядя поверх роговых очков, и слегка дирижировал себе рукой, прекрасными длинными и нервными пальцами.
Все, кроме меня, были тайно влюблены. Я была влюблена явно. Все шутили надо мной, но я и не могла, и не хотела скрывать свою влюбленность. Если «Атос» вызывал меня, что он делал крайне редко, так как смущался моего восторженно-огневого взгляда, то весь народ радовался этому неожиданному спектаклю из взглядов, полунамеков, вздохов и, затаясь, следил за нашей дуэлью, ловя момент, когда можно будет расхохотаться чьей-либо победе в остроумии или очередному ляпсусу жертвы.
А жертвами мы были с ним по очереди. Особенно хохотали, когда он дал мне задание перевести на французский фразу с моим именем, забыв, что это и моё имя тоже, а не только имя его жены. Вот тогда мы были красные оба, а народ, тихо повизгивая, с удовольствием ждал окончания спектакля. Как я ревновала и злилась на своё имя!
Самый молодой, а поэтому близкий нам по духу, тайно влюбленный в мою подружку Ленуцу, худощавый, саркастичный и отрешённо ушедший в свои шахматы и слегка в алкоголь, наш дорогой «Портос», – Поль-Реймон Максимович Д., или просто Поль, рождённый во Франции в семье западно-украинских эмигрантов и безбедно проживший до 15 лет с родителями в Париже.
После уговоров агитаторов из Советского Союза, обещавших райскую жизнь, семья вернулась на Украину, и вся его жизнь пошла наперекосяк. Мы его очень жалели и сочувствовали, потому что всё, даже личная жизнь, ему не удалась. Поль казался немного злым, особенно когда несколько иронично называл некоторых вульгарных студенток словом «демуазель». Но по натуре он был очень добр, сентиментален и одинок, чувствуя себя чужим со своим легким французским акцентом, не исчезнувшим спустя многие годы. Мы любили его, и любовь наша была скорее материнской.
И третий – «Арамис» и «д’Артаньян» одновременно, – Юрий Михайлович Ф., по возрасту был самым старшим из них, но по молодости души и авантюрности характера он был самый мушкетеристый! Лысый яйцеобразный череп, огромный шнобель, лукавые и ласковые глаза, оттопыренные большие уши, толстые, всегда хитро улыбающиеся губы, но – очаровательный и обаятельный, красивый, наконец! Неутомимый балагур и выдумщик.
В 60-е, в разгар «популярности» Брежнева и искусственно создаваемого забвения опального Хрущева, он достал где-то в закромах институтского хлама портрет Никиты Сергеевича и пронес его на демонстрации трудящихся в честь 1 Мая.
В результате его сняли с руководства кафедрой французского языка, оставив просто преподавателем. А никуда не сослали по той простой причине, что город, где мы учились и жили, был закрытым портовым городком на границе нашей страны, на Дунае, куда и выслали в свое время, как я теперь понимаю, всех наших любимых мушкетеров, живших ранее за рубежом.
С заведования кафедрой нашего дорогого «Арамиса- д’Артаньяна» сняли, но его радость от той хохмы, которую он свершил, была слишком велика, чтобы огорчить его. Огорчилась его жена, натуральная немка, которая преподавала у нас немецкий и с которой многие, в том числе и я, были в приятельских отношениях.
Трое их сыновей: старший, студент нашего института, похожий на маму, скромный прыщавый юноша, средний – красивый подросток Димочка и прелестный 4-летний малыш, который родился, когда папе было уже семьдесят годков, сохраняли нейтралитет.
Это была удивительная пара с разницей в возрасте в тридцать лет. Они постоянно подтрунивали и подшучивали друг над другом, не боясь публики, т.е. нас, своих студентов. А мы, немного смущаясь, принимали их добрую веселую игру.
Она вела немецкий, он – французский, и по очереди они вели у нас латынь. В памяти остались в основном латинские изречения и пословицы типа «In vino veritas» («Истина в вине»), «In sano est corpore sano» («В здоровом теле здоровый дух») и так далее. Но даже это некоторыми студентами заучивалось неправильно, в результате на экзамене выдавались такие шедевры, как «Dura lex sed dura» («Закон есть дура»), вместо «Dura lex sed lex» («Закон есть закон»).
Гонда была четвертой или пятой женой нашего «Арамиса- д’Артаньяна», он встретил ее, юную девушку, в послевоенном Берлине, где пребывал в составе бельгийских союзных войск. Он решил вернуться на родину предков, в Россию, в Одессу, откуда его родители бежали после революции 1917-го года. Как раскатисто и с акцентом говорила Гонда:
– Мама р-р-родила Жор-р-ржа (так назывался ее супруг) в Пор-рт-Ар-ртуре с пер-репугу, когда гр-ромыхали пушки и р-р-руские сдавали гор-род китайцам!
А когда «Арамиса» спрашивали, зачем он взял такую молодую жену, он тут же парировал:
– А зачем же старый хомут на шею вешать?
И принимался с небывалым артистизмом и театральными паузами, с придыханием и жестикуляцией рассказывать, как он вез молодую жену из Германии, а она плакала над своим паспортом, где ей вместо имени Гонда написали Гнота. Он ее своеобразно успокаивал:
– Скажи спасибо, что тебе имя Гнида не написали.
Про очередную эпопею с паспортом, который он получил недавно, рассказал:
– Беру паспорт, открываю, смотрю. В слове «бессрочный» вместо «о» написали букву «а», – и, хитро улыбнувшись, торжественно продемонстрировал нам очередной безграмотный ляп.
Знали бы мы тогда, что отец Юрия Михайловича Ф. был полковником, начальником контрразведки 12-й русской армии в Прибалтике в 1-ю мировую войну. Что в июне 1919 года при наступлении армии Деникина, когда части Красной армии отступали и были частично разбиты, наш авантюрный «д’Артаньян» попал в плен, а от расстрела его спас генерал И. Г. Эрдели, знакомый отца.
