Любезный друг!
При конце последнего моего к вам письма обещал я сообщить вам когда-нибудь пространнейшие мысли о тех пользах, которые получать мы можем от чтения хороших книг. А как теперь в ожидании на письма мои от вас ответа нахожу я удобное к тому время, то хочу обещание свое исполнить. Вот они, любезный друг.
Польза, происходящая, или, по крайней мере, могущая произойти от доброго употребления книг, конечно достойна того, чтоб ее в некоторое уважение принимать. Она столь важна, столь велика и столь очевидна, что довольно надивиться невозможно, что люди так мало ее усматривают и почитают. Не доказательством ли тому, и не примером ли многие европейские государства, столь в короткое время в цветущее состояние пришедшие. Не с самого ли того только времени они процветать начали, как науки из прежнего забвения своего возобновлялись и книг довольное печатание началось?
Не противное ли тому доказывают другие земли, находящиеся еще в невежестве? Не видим ли мы многих народов в глубочайшем незнании и беспорядке еще живущих, а единственно от того, что у них ни малейшего еще обучения нет, и книг не печатается и не употребляется? Но что далеко примеров искать? Не видим ли мы того же в рассуждении самого отечества нашего, и не от часу ли наш народ знающее и умнее с того времени становиться стал, как науки к нам вошли и печатание книг началось? Что было оно до времен Владимировых, не та же ли это Сибирь нынешняя? Что было с нею и после того, покуда мы никаких наук еще не знали и ничему не обучались? Но я не хочу углубляться в дальние и пространные доказательства, но сообщу вам пример, который мне самому действительно видеть случилось.
КЛЕОН И ЛЕОНИД (так назову я оных двух знакомцев моих, о коих я вам сказывать хочу) были два дворянских сына. Они родились в одинаковых обстоятельствах, и дарования от природы получили равные. Оба они от природы были неглупы, и оба воспитывались и росли при родителях своих, которые, имея равные достатки и равные, довольно знаменитые чины в войске, равные попечения и при обучении их прилагали. Оба они обучены были немецкому и французскому языку, и оба от родителей своих еще в малолетстве в военную службу записаны и производимы были.
Со всем тем, время и обстоятельства сделали между ними великое различие, и они теперь далеко не в одинаковом состоянии находятся.
КЛЕОН,[1] будучи еще в младенчестве, не все время свое на игрушки употреблял. Он был охотник до сказок, и с великою радостию их слушивал. Сие было причиною, что он, научившись потом грамоте, и разные скорописные историйки не только читывал, но временем и списывал их для себя. Он привыкал, мало помалу, к сему упражнению, и хотя в них ничего хорошего не было, однако они его веселили. Наконец, во время жительства его в одном петербургском пансионе для обучения французскому языку, попался ему «Телемак»[2] в руки. Сия книга возбудила ему охоту к читанию, он не мог устать, читая оную, и хотя он ее и для одного увеселения читал, но, между тем, вкус к сему роду книг неприметно в нем умножался.
Побуждаем желанием еще более такие книги читать, старался он о доставании оных. Но, по малоимению у нас тогда еще книг, так случилось, что только две, и то иного рода ему в руки попались, а именно «Жизнь принца Евгения»[3] и куррасово «Введение в универсальную историю»[4]. Каковы сии три книги не были, но многократное повторение прочитывания оных Клеону великую пользу принесло. Из «Телемака» получил он не только вкус в пиитических сочинениях, но некоторое понятие о древних войнах, обрядах, истории и мифологических вещах Евгениева книга впечатлела в него многие до нынешних времен и войны касающихся знаний, а из куррасовой книжки он всю историю и все то вкратце узнал, что на свете было и делалось до него. Наивящая же польза, которую он от чтения сих книг получил, была та, что они вперили в него любопытство и охоту к познанию тысячи других вещей, о которых в них неясно и только несколькими словами было упомянуто Что он с того времени охотником до книг сделался, и какие бы ни попались, охотно читывал, было плодом того любопытства, а вкупе и тому, что хотя он при самом почти начале порядочного обучения своего, и будучи еще сущим ребенком, обоих родителей своих лишился, и, оказавшись совершенным сиротою, принужден был несколько лет в деревне один и на воле препроводить, однако нимало не испортился, но вместо того, чтобы живучи на свободе и в опаснейшие еще годы жизни вдаться во все дурное, занимался только беспрерывным почти чтением книг, какие только доставать мог, а при недостатке оных и списыванием наилучших мест из оных. А от сего и воспоследовало, что по мере приумножающегося читания, распространялись от часу и знания его, так что он по прошествии нескольких лет без всякого особливого обучения некоторые науки почти совершенно узнал Знатнейшие географические и исторические вещи были ему все известны, а некоторым частям математики он сам собой и по одним книгам изряднехонько обучился. Наконец, в бывшую прусскую войну, судьба его в Кенигсберг привела. В сем городе мог уже он любопытство и охоту свою к книгам по желанию удовольствовать. Знание немецкого языка ему великое вспомоществование делало, а он скоро сыскал случай к получению столько книг на прочтение, сколько ему угодно было. Целый год не переставая почти читал он книги. Но по несчастию были они все романы, ибо он, по обыкновенной склонности молодого человека к увеселениям, находил в них более вкуса, нежели в других книгах, и для того и бирал только одни романы. Хотя сии книги и не такого рода, чтоб от них какой пользы надеяться можно было, однако они, по крайней мере, ему вреда не делали, но напротив того, ту пользу принесли, что он в немецком языке утвердился и об обыкновениях многих иностранных земель получил понятие, а паче всего за чтением оных не имел времени делать товарищам своим компанию и чрез то впасть в такое же непостоянство, беспутство и мотовство, в какое они впали, и сделаться негодным человеком[5]. Наконец, случилось ему ненарочно взять Гофманову книгу о спокойствии и удовольствии[6] для прочтения. Сия преизящная нравоучительная книга вывела его, так сказать, из сна и открыла ему свет, которого он до того времени не видал. Одну ее прочитав, получил он вдруг охоту к нравоучительным сочинениям, ибо находил в них пользу, с увеселением смешанную, и то, чего он так долго не знал, а именно, учение, как человеку себя познавать и как знать свою истинную пользу и делать себя благополучным. С того времени не читал он более уже романов, но чтение философических, нравоучительных, сатирических, исторических и других тому подобных учительных книг все его свободное время занимало. Никоторые он с таким усердием и прилежностью не читал как те, которые либо о познании Творца, либо о познании человека и принадлежащих до него различных обстоятельств касались, и поелику он не так оные читал, как многие другие читают, а с примечанием и рассуждением, а притом, всякие случаи с собою сравнивая, собственные недостатки усматривал и от них с того же часа исправляться начинал, то чрез год его почти узнать было невозможно. Весь он, так сказать, переменился. Разум его так просвещен стал, что мог уже он не стыдясь с самым ученым человеком о высоких вещах говорить. Поступки свои он так от бывших недостатков исправил, что все дивились ему и общую похвалу приписывали, а что важнее всего, то из прежнего Клеона, который ни малого понятия ни о добродетели, ни о благочестии не имел, жил как все прочие живут, то есть нимало о себе не радея и не помышляя, вылился вдруг любитель добродетели и благочестия, и такой молодой человек, который добродетель и истинное спокойствие важнейшим уже себе благом почитал. Сим образом препроводил он еще год в таких же упражнениях, а особливо в рассматривании от часу более себя, человеческой жизни и всех на свете вещей, а временем разговорами с учеными людьми пользуясь, достиг он до нарочитого знания всех наук важнейших, а в рассуждении исправления своего так был ревностен, что многие от младенчества вкоренившиеся в него пороки когда вовсе истребить не мог, так, по крайней мере, весьма много уменьшил оные. Всем своим делам и всей жизни своей предписал он такие правила, которые единственно на добродетели основаны были, и в наблюдении оных так был строг, что многие случаи к получению чинов и к происшествию в люди умышленно для того только пропускал, что они правилам его противны, добродетельной жизни опасны и такие были, от которых он не столько добра, сколько худого надеяться мог. И как военная служба нимало не была со склонностями его несообразна, то избрал он наконец такой род жизни, который по довольном рассмотрении почитал он для себя лучшим, и потому, испросив себе увольнение от военной службы, удалился он в деревню и тут посвятил себя таким трудам, которые сколько ему приятны, столько и всему обществу полезны. Так что он и в деревне живучи не тщетно ест хлеб, но с каждым днем старается полезным быть своему отечеству и приобрести себе имя истинного патриота.
