Автор убежден, что всякую секунду писать надо о вечном: о воровстве, о пьянстве, о жадности, о пошлости и тому подобном – это и солидно, и никогда не испишешься, и всегда найдешь благодарного читателя.
Поскольку о вкусах не спорят и автор не может знать, на какие пороки читатель смотрит исподлобья, на какие – с любопытством, на какие – с восхищением, то пороки эти и не рассортированы никоим образом, а так… схвачены, что под руку попалось, горстями, и разбросаны по книге, мелочью всякой – репризами, байками пересыпаны (как нафталином – зимние вещи).
Читайте себе на здоровье. Что понравилось– перечитывайте, а что нет – забывайте.
А какие пороки окажутся вечными, посмотрим вместе с вами лет через двести–триста.
* * *
Господи, Господи, помоги мне! Сделай так, чтобы я больше никогда никому не завидовал.
Спасибо, Господи, чувствую, что уже стал добрее и щедрее, я даже готов молиться за тех, кому вчера желал зла.
Вот прошу тебя, Господи, за Осипова, он знает больше, чем я, потому что много читает, у него зрение – плюс пять. Пусть он знает еще больше, больше всех! Пусть зрение у него, Господи, станет плюс девять.
Сидоров нищий и тощий, ему никто не завидует, кроме меня. У меня нет детей, а у него много. У него талант: он дотронется до жены – она в положении. Пятеро ребят, ему ходить не в чем – он случайно дотронулся до жены шестой раз. Теперь еле дышит, потерял дар речи, говорит только: «Всё, ухайдокался». Но детей любит безмерно. Дай ему, Господи, еще троих.
Петров, Господи, так здоров, что ни разу не болел. Лицо красное постоянно, босиком ходит по снегу, ест молоко с селедкой, ни в чем меры не знает, сам своему здоровью удивляется и пугается даже. Не пугай его, Господи. Нашли на него хоть насморк, а лучше тиф.
К Петушкову, Господи, тянет женщин, как будто у него есть какой-то магнит. Ему хочется, чтобы все знали о его похождениях, но по радио ведь не объявишь. Сделай, Господи, чтобы хоть близкие его узнали, хотя бы жена.
У Пузатова две судимости, но он – влиятельный политик и очень богатый человек, у него два завода, три фабрики, четыре футбольные команды. Дай ему, Господи, еще один завод, одну фабрику, одну футбольную команду… и еще одну судимость с конфискацией имущества.
Я, Господи, был плохой человек, я завидовал даже птицам – нигде не работают, но едят, летают куда хотят бесплатно, всего и дел, что гадят людям на голову. Смотрел на них и тоже хотел летать, но теперь не хочу. Пусть только птиц будет побольше.
Вспомню, Господи, каким я был, вижу, каким стал, и дивлюсь переменам в себе. Благодарю, Господи, за благодать Твою.
Всегда я завидовал Николаеву, его жизнерадостности. Когда он сломал ногу, я злорадствовал, но он стал еще жизнерадостнее и веселее. Потом он сломал вторую ногу и стал совсем счастливым. Господи, да пусть он сломает себе еще обе руки! А лучше, Господи, пусть свернет шею. Очень прошу Тебя.
Спасибо Тебе, Господи, за всё. Знаю, что стал другим человеком и уже свечусь изнутри. Сам посуди – раньше я завидовал Кошкину за то, что его любят звери, особенно собаки, их не отогнать от него. Как только я перестал завидовать, меня тоже полюбили, пусть не все еще, но уже от меня не отогнать ни мух, ни клещей, ни комаров.
Если и дальше так пойдет, Господи, клянусь: в Твою честь поставлю храм или часовенку, а лучше своими руками сделаю поклонный крест. А хочешь, поставлю Тебе самую большую свечку. Но это, конечно, не сразу. Если не хочешь ждать, поставлю маленькую свечку, у меня есть… почти целая.
Спасибо тебе, Господи, славься ныне, присно и во веки веков. Ты всесильный и всемогущий, я даже завидовал Тебе, но теперь, Господи, когда Ты занялся мною, я Тебе уже не завидую.
Слава Тебе, слава Тебе, слава Тебе! Аминь.
Вечером к дому подхожу, смотрю – по штакетнику ходит не то птица, не то человек. Птица, наверное, – крылья, хвост… но в галстуке и лицо человечье. Перья свалялись, лицо наглое, галстук набок, и сильно вином тащит.
Остановился я, оторопел, конечно. Птица говорит:
– Ну и где тебя носит, Николай?
Меня Николаем зовут. Голос у птицы пропитой, мужской. Птица – самец. Сигарету достала из-под крыла, закурила.
Я окончательно остолбенел, спрашиваю:
– Ты кто хоть?
– Кто, кто… Твой ангел без пальто.
– Ангел-хранитель?!
– Да.
У меня слезы из глаз, потом кое-как взял себя в руки, говорю:
– Где же ты раньше был, гаденыш?
– Когда, например?
– Например, когда я женился. Она оказалась не дочь министра, а лимитчица.
– Я отлетел на время, самого тогда чуть не охомутали. И вообще не надо никогда на министров надеяться, на себя надейся.
Я говорю:
– Погоди. Как отлетел? Твоя обязанность, твоя специальность – меня охранять, беречь от неприятностей.
Он:
– Ты вспомни, когда ты женился-то?.. Начало девяностых. В стране все перевернулось, вообще никто по специальности не работал. Горбачев всем устроил.
Я ему:
– А в девяносто восьмом почему не предупредил насчет дефолта? Я за один день все потерял.
Он мне:
– Мы никого не предупреждали, запрещено было.
– Как никого?! Сколько проходимцев успели свои деньги спасти, пристроить с выгодой.
– Это не ангелы, это – черти, которые дефолт устроили. Они своих всех предупредили.
– Та-ак. Теперь Ельцин виноват. А где ты был, извращенец, когда я оставшиеся деньги отнес к Мавроди? Тоже отлетел?
– Я в это время свои пристраивал в банк «Тибет». Каждый тогда хотел разжиться неизвестно за чей счет. Надо было на себя рассчитывать, а мы всё на чужого дядю. Ну что, – говорит, – теперь прошлое ворошить. Видишь, мне тоже досталось.
Я отвернулся, чтобы только не смотреть на него, и вижу: огни мигают – «Казино» – рядом с домом.
– Подожди, – говорю, – минуту, я сейчас.
Поднялся в квартиру, взял все деньги, что скопил за последние годы, спустился.
– Пошли, – говорю, – в казино. Поможешь. Может, я тебя и прощу.
Он сел мне на правое плечо, – а его, кроме меня, никто не видел, – пошли в казино.
Я достал все деньги, спрашиваю:
– На какую цифру ставить?
Он:
– Ставь на двенадцать!
Я поставил, выпало двадцать один. Всё потерял за секунду, всё до последней копейки.
Вышли на улицу, он отлетел сразу подальше, говорит:
– Цифры точные – один и два! Только и делов-то, что я их местами не так поставил.
Не помню, как у меня в руке камень оказался, размахиваюсь. Он:
– Не надо! Мы, русские, потому так и живем, что у нас все время кто-то виноват, только не мы; мы всё на кого-то надеемся, только не на себя.
Я прицелился ему в бочину и камнем со всей силы!.. Но он увернулся, а откуда-то «Лексус» выскочил, и я «Лексусу» точно в лобовое стекло – ба-бах!
Оттуда четыре мордоворота выскакивают – и за мной. Я бегу, ангел надо мной летит, кричит:
