9 октября 1920 года, восемь часов утра. Осенью московские ночи длинные, и на улицы еще не проник дневной свет. По перрону Казанского вокзала нервно ходит человек, изредка поднимая глаза и оглядываясь по сторонам. И снова опускает взгляд, и снова ходит вдоль перрона. Невдалеке стоит кучка людей, они то и дело бросают на него озабоченные взгляды; глаза их суровы, руки судорожно сжимают воротники пальто. Медленно подходит поезд: кажется, что и он не решается нарушить тишину, царящую на перроне. Человек и его товарищи, стоящие поодаль, знают, что поезд прибыл с Кавказа и что путешествие до Москвы длилось восемь дней. Но никто из них не торопится встречать пассажира, приехавшего этим поездом.
По вагону, обтянутому черной и красной тканью, несут гроб с телом женщины. Ее зовут Инесса. Инесса Арманд. Именно ее ждет тот человек и несколько его товарищей.
Быстро выстраивается траурная процессия. Гроб ставят на черный катафалк, усыпанный цветами: он переезжает Каланчевскую площадь, въезжает на Мясницкую и направляется к бело-зеленому дворцу, до революции бывшему Благородным собранием, а ныне – Дому профсоюзов. Путь не близок, человеку с перрона предлагают сесть в автомобиль. Он отрицательно качает головой: он пойдет рядом с гробом. Его сразу не узнать: лицо скрыто за поднятым воротником, на голове кепка, а глаза полны страдания. Между тем на московских улицах начинают появляться люди, мужчины и женщины; это рабочий день, и вот уже кто-то, всмотревшись в него внимательнее, восклицает: «Это Ленин!» Кто-то останавливается, кто-то присоединяется к процессии. Того человека, что нетвердой поступью идет возле гроба, зовут Владимир Ильич Ульянов, это вождь большевиков, глава СССР.
В медиатеке RAI[1] сохранился короткий, но впечатляющий ролик, снятый во время этих похорон. Это несколько плохо смонтированных кадров, какие-то расплывчатые картинки, но на них видна глубочайшая боль Ленина, его смятение. Он как будто не замечает устремленных на него взглядов. Но вот кадр меняется, и перед нами образец советской иконографии: вождь на сцене с поднятой рукой, он обращается к народу с речью; а вот суровый государственный деятель сидит за письменным столом в Кремле, – эти два образа, сменяя друг друга, торопливо закрывают от нас того человека с потерянным лицом, со слезами на глазах. Ленин встречает гроб и идет рядом с катафалком, смотрит на него, касается рукой, иногда как будто пытается к нему прижаться. Вот они уже у Кремля: он подходит к тем, кто опускает гроб в землю, и помогает им. Рядом с Лениным стоят дети Инессы: Андрей, Варвара и Инна, – он улыбается им грустной сочувствующей улыбкой.
В то утро 9 октября многие пережили боль, которую не смогли скрыть даже из чувства неловкости. Несколько лет спустя Александра Коллонтай, одна из самых известных и свободомыслящих большевичек, напишет: «Когда мы шли за гробом Инессы, Ленина было не узнать, он шел с закрытыми глазами и, казалось, вот-вот упадет». Ей вторит Анжелика Балабанова, известная представительница российского, а потом итальянского рабочего движения: «Не только лицо, весь облик Ленина выражал такую печаль, что никто не осмеливался даже кивнуть ему. Было ясно, что он хотел побыть наедине со своим горем. Он казался меньше ростом, лицо его было прикрыто кепкой, глаза, казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах. Всякий раз, когда движение толпы напирало на нашу группу, он не оказывал никакого сопротивления толчкам, как будто был благодарен за то, что мог вплотную приблизиться к гробу».
Владимир Ильич Ульянов смотрит на гроб, утопающий в цветах, и его охватывает чувство вины. Именно он настоял на том, чтобы Инесса уехала в отпуск подальше от Москвы. Она никуда не хотела ехать, но в конце концов уступила и отправилась на Кавказ, где заразилась холерой.
Ленину очень больно, боль рождает в нем воспоминания о прошлом; они кажутся такими несущественными. Вот он, узнав, что она замерзает в московские холода и ей нечем растопить печь, посылает ей немного дров. А галоши? Ей так нужны были галоши, ведь она много километров проделывала пешком, и он обещал себе, что достанет их. Что выражал ее взгляд, когда он убеждал ее покинуть Москву и уехать лечиться на Кавказ? Покорность судьбе? Облегчение? И какой вопрос стоял в ее глазах, когда она в последний раз играла для него Бетховена? Скромная похоронная процессия подошла к Дому профсоюзов. Владимир Ильич не заметил, что Надежда Константиновна со слезами на глазах все это время шла рядом.
На следующее утро похороны Инессы, ставшие событием государственного значения, были освещены в «Известиях» и «Правде». Почтить ее память приходят простые люди, члены правительства, ее единомышленницы из Женотдела, созданного при РКП(б), – государственного отдела эмансипации женщин, председателем которого была Инесса. Всюду видны флаги и полотнища с надписями: «Вожди умирают, но их идеи живут в веках», – военный оркестр играет «Интернационал», а оркестр Большого театра исполняет музыку Шопена, Моцарта и Бетховена. Похоронная процессия отправляется от Дома профсоюзов в сторону Красной площади, где будет проходить официальное захоронение.
Ленина нигде не видно, он пришел лишь к концу официальных речей и стоит неподвижно рядом со свежевырытой могилой между Никольской и Спасской башнями Кремля: пальто расстегнуто, голова обнажена, рядом с ним по-прежнему Надежда Крупская.
Он не хотел присутствовать при торжественных речах, положенных на государственных похоронах, он знал, как они проходят; под предлогом неотложных дел он пришел к самому концу. И в самом деле, согласно однообразным и утомительным номенклатурным порядкам, перед гробом Инессы один оратор сменял другого. От имени Центрального комитета с официальной речью выступил Владимир Иванович Невский, ничего не сказавший о борьбе Инессы за освобождение женщин: ни о Женотделе, ни о ее статьях в «Работнице». Он высокопарно говорил о «бесстрашной» революционерке, высоко державшей в руках знамя коммунизма. Товарищ Полидоров восхвалял ее роль руководителя Экономического совета Москвы: Инессу буквально заставили занять эту должность, не имеющую ничего общего с ее интересами и которую она так хотела оставить. Александра Коллонтай выступила с речью, которую «Известия» на следующий день назовут «страстной». «В России нет уголка, где бы не знали ее имени и ее идей… миллионы трудящихся продолжат борьбу, которую она начала, и с нею вместе пойдут к коммунизму». Впрочем, она ничего не сказала о своих отношениях с Инессой: они были сложными, далеко не идиллическими из-за постоянных горячих политических разногласий. Она не сказала, как и из-за чего они так сильно спорили в последнее время, не рассказала (пожалуй, это могла сделать только она) об идеях и планах Инессы по вопросу, чрезвычайно важному для них обеих: эмансипации и свободы женщин в новом социалистическом государстве и об их отношениях с партией.
