Вступление
Поездка в Португалию оборвалась. Несколько минут назад прибежал почтальон и сообщил новость, из-за которой теперь я молча и задумчиво сидел в своём номере гостиницы в Брюсселе, а билет в самую западную страну Европы, лежащий на окне, стал просто бумажкой.
– Слишком поздно, – печально думал я, смотря в пустоту. – Ах, если бы можно было вернуться назад, в прошлое…
Я встал, быстро оглядел комнату: на стене висела картина, которую я, будучи ещё мечтательным юношей, написал в родном городе. То был его пейзаж, его узкие улочки, суетящиеся люди, крыши домов, расположенные над окнами, в которых, если вглядеться, можно увидеть неизвестную жизнь соседей. Я вспомнил сюжет из детства: как маленьким мальчиком забирался на городскую часовню и оглядывал весь ближайший квартал. Город казался таким большим и необъятным, а теперь мне за сорок, и я побывал во всех главных городах Европы, был даже в Москве и Санкт-Петербурге, или, как его называют русские, Питер.
Я смотрел на свою картину, полностью отдав себя воспоминаниям. Ах, прошлое, думал я. Среди всех картин, которые я написал, именно пейзаж своего родного города, Крауфенбурга, я отказывался продавать и возил постоянно с собой как талисман, как напоминание о тех незабываемых днях, о которых пойдёт речь в этой повести. Я смотрел на эту картину, и у меня возникла мысль: «туда». В тот же день я купил билет и отправился в прошлое…
Глава I
Много лет назад, когда к жизни я относился слишком серьёзно и придавал некоторым деталям завышенное значение, мне посчастливилось встретить людей удивительных и разных. Это очень полезно – быть окружённым разными людьми, ведь так ты лучше понимаешь, кто ты есть. А понимать, кто ты – очень важно, ведь если ты не определишь это сам, то за тебя это сделают другие, и тогда это будет уже не твоя жизнь.
Как я уже сказал, это произошло много лет назад, когда мне было пятнадцать. В этом возрасте закладывается важный фундамент личности, и важно не испортить его, потому что чистые, юношеские чувства слишком впечатлительны, и излишние переживания могут сделать его не сильнее, но более закрытым и грубым.
В моем детстве не было бедности, как и не было богатства, родители слыли интеллигентными, мудрыми людьми. Несмотря на это, моё несчастье состояло в непринятии общества в лице одноклассников, и как следствие – в одиночестве. Я не был поверхностен, угодлив, дерзок, груб, я не задирал носа – мои ценности, вложенные родителями, не позволяли мне довольствоваться дешёвыми вещами. Что важно: под «дешёвыми вещами» я имею в виду общественный вкус в музыке и одежде, внешняя привлекательность, которая для некоторых индивидов является единственным инструментом влияния, надменность и равнодушный взгляд, который также является позёрством и демонстрацией мнимой силы.
Однако не всегда это было так. И моё одиночество объяснялось цепочкой взаимосвязанных процессов. У меня были друзья, и я был одним из них, ничем не отличался. Дни наши состояли из лёгких и простых встреч, прогулок по городу, бега от дождя, разговоров о ненавистной школе и сплетнях об одноклассниках, которые были не в нашем кругу, глупых, но смешных историй.
Но чем больше проявлялась осознанность, чем больше индивидуальность показывала себя, тем дальше я отдалялся от друзей. Всё меньше смеялся над их историями, хотел обсуждать одноклассников и жаловаться о школе. Мне хотелось создавать. Моими новыми друзьями стали Рильке, Гессе, Гюго, картины Сезанна и Моне. Я менялся – и отдалялся от моих товарищей, но во мне они всё равно видели прежнего меня, которого они привыкли видеть и не желали менять представление. За много лет они возвели гранитный образ, который теперь ограничивал меня во внутренних переменах. Я перерос нашу дружбу, а новых людей находить не так просто – в городе мы все были более-менее знакомы. В любом случае, даже после той детской дружбы в моей жизни появлялись люди, с которыми я имел радость познакомится, но все они были настолько мимолётны и незначительны для становления моей личности, что я напишу о них как о людях, с которыми я был счастлив, но кто так и не понял меня, а возможно и не пытался понять.
Поэтому я жил в общественном одиночестве, часто погружаясь в свой отдельный, далёкий от реальности мир. Я бы мог смириться и быть счастливым в признании и любви родителей, но мне хотелось большего – признания всего мира. Я был художником, я и сейчас им являюсь, но всё началось уже в детстве. Я рисовал воображаемые сюжеты будущего, пейзажи настоящего и истории прошлого…
И несмотря на непринятие моих перемен друзьями, я все равно хранил добрые воспоминания о наших некогда добрых днях – я всегда с трепетом относился к воспоминаниям. В своих отношениях с прошлым я дошёл до определённых ритуалов. Хорошая память позволяла мне помнить каждое, даже малозначительное событие по датам, а потом я ходил с кем-то и неожиданно для них вставлял в разговор: «о, прошёл ровно месяц с нашего знакомства с тем-то», «ровно полгода назад я был там-то». Кто-то удивлялся моей памяти, кто-то указывал на ненужность памяти таких деталей.
Любил я также приходить спустя год в места, где с кем-то гулял, где я был счастлив и напрасно не ценил это.
Но, несмотря на все недоразумения судьбы, одним из важных людей в моём юношестве была Марлен Айхенвальд.
Глава II
Когда Марлен впервые появилась в нашей гимназии, начинался апрель, недавно мне исполнилось пятнадцать. Она была из зажиточной семьи производителя музыкальных инструментов, однако с виду оставалась скромной девочкой с мягкими чертами лица, темными волосами и большими карими глазами. Она сидела за соседней партой, с грустью осматривая веселящихся новых для неё одноклассников. В тот день я не обратил на неё большого внимания, хотя для себя признал, что она очень красива.
За весь первый день она не сказала ни слова и очень скучала. Лишь пару раз её грустный взгляд встретился с моими, осматривающими её глазами, но никакого сигнала от неё, сообщающего о желании познакомится, я не заметил.
На следующий день, девятого апреля, я пошёл на пленэр на холм, с которого было видно, где родной город встречается с бескрайним лесом национального парка. Я писал акварелью в полном одиночестве, окружённый лишь невысокой травой, ромашками и первым тёплым апрельским ветром, который мог очень быстро смениться холодным потоком или внезапным дождём – погода в Гессене>1, да, наверное, и во всей Германии в это время быстро меняется.
Пейзаж писался сам собой, я не о чём не думал, полностью отдавшись кистям, краскам и внутреннему голосу. Затем я задумался о том, как это место выглядело тысячу лет назад: на месте города я в воображении нарисовал продолжение леса. Неужели на протяжении миллионов лет ничего не происходило, думал я, ну вот вырос лес, первобытные люди прятались в пещерах, а гор тут нет, значит ещё не скоро придёт человек в эти девственные места и построит город на месте части леса. Миллионы лет истории этого места пробежали за несколько секунд в моей голове. А граница, где встречаются лес и город, показывала картину жизни местности «до» и «после» участия людей. Люди всё изменили.
