Кофе здесь варили отвратительный. Мерзкого бурого цвета, со всплывающими комками нерастворившихся, плохо перемолотых зёрен. Называлось это – «Кофе по-восточному», стоило раза в три дороже обычного растворимого, и другого тут не продавали. Останин пытался заполучить простой кипяток (стик-пакетики были у него с собой), но блёклая буфетчица неопределённого возраста равнодушно пресекала все его попытки, несмотря на магическое, как он полагал, «я же заплачу!»
Пришлось признать своё поражение, снова взять два одноразовых стаканчика гнусной пародии на благородный напиток и отнести их на скамейку в зале ожидания, где сидел с вещами его напарник – худой, жёлчный Леонид Савельевич. Увидев выражение лица Останина, несущего то же пойло, что и час и три и шесть часов назад, он криво улыбнулся и покачал головой.
Они сидели в этом капкане сельской автостанции уже больше полусуток. Вот ведь, понесла их нелёгкая возвращаться автобусом вместо поезда – билеты, видите ли, были только в общий вагон! Древний «Икарус» чадил, натужно выл на подъёмах, еле таща своё, переполненное провинциальными пассажирами с их торбами и баулами, нутро.
Однако дотащить его удалось только до этой самой автостанции в какой-то окраинной Глухоманьевке Богозабытского района Тьмутараканской области. Здесь хмурый толстый водитель нелюбезно сообщил, что автобус поломался. Уже вечер, аварийка приедет в лучшем случае утром, пассажиры могут ждать ремонта, а особо нетерпеливые – пробиваться на попутные рейсы. Разумеется, денег за неиспользованные километры никто возвращать не собирался.
Как позже выяснилось, ночью здесь проходило только два попутных автобуса, на которые им пробиться не удалось – слишком велика была конкуренция. Они захватили скамейку в углу грязного, продуваемого сквозняками зала ожидания и коротали время, попивая отдалённо напоминавшую кофе бурду – чтоб глаза не слипались. Засыпать в этом чужом, неприветливом месте было рискованно, да и приходилось следить, не подъедет ли какой-нибудь автобус. Был ещё вариант – уехать на машине, но наглые таксисты держали монополию и заламывали такую цену, словно предлагали заморский круиз.
Хотелось поскорее добраться до цивилизации, до их почти мегаполиса с широкими улицами, высотными домами, магазинами и кафешками; позвонить шефу, доложить, что вернулись из этой паскудной провинциальной командировки, испросить законный отгул и отправиться по домам – к горячему душу, свежим постелям и ароматному, настоящему кофе!
– Вот ведь дерьмо! – выругался Останин, передавая стаканчик с горячим (единственный плюс!) напитком напарнику. – Двадцать первый век, дикий капитализм, казалось бы, за деньги тебя должны с ног до головы облизывать, а поди ж ты, приходится пить бурду, и твои капиталы никакой силы не имеют!
– Не кипятись, Паша! – скривился Леонид Савельевич. Он был лет на тридцать старше молодого специалиста Останина, поэтому говорил немного свысока. – Ты видел, сколько у них эта гадость стоит? Зачем буфетчице напрягаться, наливать тебе за копейки кипяток?
– Да какие копейки, Савельич! Я с этой мымрой готов по полной стоимости рассчитаться, только бы нормального кофейку попить! – вскинулся Паша.
– Ну да, по полной. Затем другие на запах потянутся, тоже кипяточку пожелают. А платить, как ты, городской хлыщ, не захотят. Пойдут разборки, выяснения. Оно твоей мымре надо? А так она чётко знает, сколько с каждого клиента поимеет, всё тихо, спокойно, без непоняток и галдежа. Вот и получается: вроде твои деньги работают, а вроде и нет. Вчера, в большом супермаркете за них ты мог купить то, что пожелаешь, а сегодня всё переменилось, и в этой дыре – свои правила. Так что, Пашка, даже при капитализме деньги – не всегда всеобщий эквивалент.
– Да какой это капитализм, Савельич? – Останин махнул рукой.
– Никакой, Паша. Так же, как и социализм был у нас никакой. И вчерашние ценности что сейчас, что раньше часто превращались в дерьмо – как кофейные зёрна превратились в эту бурду… Или как эта бумажка, – он кивнул на затоптанную, грязную, когда-то яркую этикетку от шоколада на полу. Когда-то красовалась на витрине, притягивала взгляды. А сейчас – просто мусор.
Леонид Савельевич помолчал, отпил из своего стаканчика, поморщился и продолжил:
– Вот ты послушай, что в семидесятых со мной было… Тогда я в пятом классе учился, пацан совсем. Сам знаешь – скучные уроки, контрольные, домашние задания – это обязанность. А для души – весёлые переменки с беготнёй, потасовками, играми. У ребят сейчас всё айфоны, планшеты, соцсети. Не знаю, хорошо это или плохо, но у нас в то время было по-другому. Живые, так сказать, игры. Во дворе футбол, «пекарь», войнушки. У девчонок классики, резинки, другие девчачьи забавы.
А вот в школе мы повально увлекались игрой в чёт-нечет. Средством игры и валютой служили наклейки от винных бутылок. В нескольких кварталах от школы располагалась фабрика, печатавшая среди прочего и эти наклейки. Почему-то именно винные были в ходу больше всего. Мне запомнились розовые «Столове рожеве», зелёные «Бiле мiцне», пёстрые «Вермут». Только не думай, что мы были детьми алкоголиков, или, не дай Бог, сами попивали винцо на школьном дворе!
Новенькие, яркие этикетки походили на настоящие деньги, пахли свежей типографской краской, а что там на них написано, нас не очень волновало. Ну, ты понимаешь, игра эта простенькая: подходит к тебе одноклассник, размахивает рукой с зажатыми в ней наклейками: «Чёт или нечет?». Ты после некоторого раздумья говоришь, например, «Чёт!». Наклейки пересчитываются. Если чёт – ты угадал и забираешь их себе. Если нет, отдаёшь такое же количество из своих запасов.
Почему-то играли мы только в школе. Ни во дворе, ни на улице никто и не думал достать свои наклейки и предложить сыграть. Те же пацаны, что в классе самозабвенно приумножали или спускали свои капиталы, встречаясь во дворе, даже не вспоминали о них.
Разумеется, среди нас имелись везунчики и неудачники, крупные держатели ценностей и мелкие сошки. Я был где-то посередине, мне то везло, то нет. Но мы все не могли сравниться с двумя-тремя «капиталистами», ворочающими многими сотнями наклеек, в то время, как для нас и одна сотня была огромным капиталом. Я хорошо помню двоих: Михася и Водю.
То ли их родители работали на этой фабрике и приносили этикетки домой, то ли эти пацаны, дерзкие и хулиганистые сами по себе, проникали ночами через забор и воровали их со склада, мы не знали. Но факт тот, что где-то раз в неделю один из них на переменке небрежно провозглашал: «Раскидка!» и подбрасывал вверх толстую пачку этикеток, разлетающихся по классу розовым или пёстрым веером. Почти все мальчишки с криками бросались поднимать их с пола, залазить под парты, вытаскивая драгоценные новенькие бумажки. Замечу, что в игру принимались этикетки любые, в том числе и потёртые, но раскидка делалась только наклейками «из-под станка», таковы были в нашем мальчишеском обществе «понятия».
