Очерки в самоизоляции. Город Никольск Вологодской области.
Поезд Москва-Абакан. Пустое купе, за окнами мелькают фонари и верхушки сосен. В отражении окна смотрю на юную девушку, в которой совсем не видно груза проблем за миловидной внешностью. Стук колес, мысли по кругу, где-то вдоль прохода слышен звон ложки в стеклянном стакане, который плотно обоснован в железном подстаканнике «ржд», доносятся голоса пассажиров и проводника, и совсем не хочется слышать музыку в формате mp3. Все эти звуки и есть музыка, саундтрек к любой поездке.
Прибытие в 10:31, а значит впереди длинная ночь. Меня всегда удивляло время отправления и прибытия. Точнее его точность в минутах, например: 12:32, 11:44 или 10:31, как сегодня. Несмотря на планы по монтажу видео проектов в пути, я устраиваю под головой мягкую сумку поудобнее, и засыпаю. Просыпаюсь в 5:46 с чувством достаточности отдыха. Начинаю творить. Спустя два часа засыпаю снова. Наконец, наступает время, когда до нужной станции остается менее 20 минут. Алилуя. Я встаю заранее, надеваю свой кожаный белый плащ, шнурую любимые кеды стоун, с высоким бортом, и, подпоясавшись улыбкой, выдвигаюсь в сторону тамбура\выхода из вагона.
Имея при себе два огромных чемодана, – двигаюсь медленно, дабы не потратить лишних сил. По пути меня подхватывают двое и выгружают багаж. Безмерно благодарна за помощь. На пустом перроне промозглый ветер и лужи. Небольшие кучки людей рассеиваются в разные стороны, а я, в отличие от них, твердо стою на одном месте, ожидая отца. Впереди ярко-желтое здание станции «Шарья». Позади несколько ЖД путей и отбывающий поезд Москва-Абакан. На телефоне высветилась фотография моего любимого старика, он сообщил, что машина сломалась на трассе, и за мной уже выехал дядя Миша. Дорога до родного дома выходит 140-150 километров, но дорогой её можно назвать с натяжкой. Скорее направление или полоса препятствий вдоль таежных лесов. Асфальт разбит до той степени, когда его можно спутать с последствиями бомбежки, но это нюансы. Моросил дождь, серые краски сырого вокзала кричали о пропасти между Москвой и тем местом, куда я направляюсь, но на лице, под маской, была легкая улыбка. Я ожидала встречи с домом, как с уютным креслом возле камина или утренним греющим лучиком солнца, сквозь холодные стекла.
Дядя Миша задерживался, и я уже начала замерзать. Спустя 20 минут я увидела его издалека, вокзал был пустой. Белый респиратор на лице и медицинские белые перчатки контрастировали на фоне мокрого асфальта и путей. За годы, пока мы не виделись, он немного поседел и чуть прибавил в весе. Он шел ко мне быстрым шагом, но приближаясь, замешкался, из-за пандемии нужно держать дистанцию, и мы не обнялись. Мне показалось, что он не на шутку взволнован, но пытается не подать виду.
– Ого! Что это у тебя там? – Спросил дядя Миша, поднимая мои огромные чемоданы.
– Всё самое необходимое для сельской местности! – В шутку отвечала я.
– Да? И что же это? – Чуть засмеявшись, он переспрашивал.
– Модные наряды от Юдашкина и немного парфюма. – Я отвечала без шутки, но смеясь. Мы разрядили обстановку, и подойдя к машине, говорили о папе. Он уже заменил рычаг, что сломал, поймав яму по пути сюда, и возвращается домой. Мы приедем чуть позже.
Когда мы сели в машину, я сняла маску, в которой стояла на вокзале и ждала приезда дяди. В этот момент его взгляд заметно изменился и устремился на маску, что была в моей руке. В замеревшей минуте я почувствовала его отчаянье и тревогу. Дядя, как и все, переживал о ситуации в стране, связанной с коронавирусом. Я приехала из самого тревожного региона и его волнение усиленно трехкратно. Теперь москвичи – это самые нежеланные и нежданные гости в любом городе, ведь они могут быть заражены коронавирусом. Им присвоен внегласный статус «враг государства».
Я ничего не сказала дяде и он мне. Всю дорогу он ехал в респираторе и перчатках, пытаясь болтать невстревоженным голосом. Я же – держала в руках маску и думала о том, что если бы я и вправду являлась носителем этого вируса, нас не спасли бы ни маски, ни перчатки, ни штора между сидений. По середине маршрута нас ожидали несколько постов, но все они были пусты, кроме одного. Патрульная машина стояла у здания, но на улице не было видно сотрудников. Дядя Миша был уверен, что нас остановят, проверить температуру, так как в первый путь его останавливали, но никого из служащих так и не появилось. Мне показалось, что он особенно был огорчен этим фактом. Теперь он в полнейшем неведенье и переживании о том, здорова ли я, а соответственно и он. Я чувствовала себя изгоем. По началу. А потом вспомнила ту суку, что я взрастила внутри за годы, и бросила это неблагодарное занятие по признанию своего несоответствия ожиданиям общества.
Мы наконец-то заехали в город. В нем мне всё знакомо. На въезде школа, в которой я училась до третьего класса, и в ней всё ещё есть воспоминания о том, как меня и сестру привозили на уроки родители в пятидверной ниве темно-фиолетового цвета. Помню день, когда я не хотела идти на уроки и пыталась придумать причину. Даже сказала, что у меня жутко болит нога, хромала и делала жалобные глаза, но мама была неумолима. Если честно, я не помню причин, по которым моя мама могла бы разрешить остаться дома. Их, наверное, и нет, кроме явных заболеваний. Хорошее тогда было время. У всей семьи был царь в голове. Все ещё были живы, и в воздухе зарождался запах перемен.
А теперь моя школа пустует в режиме самоизоляции, и вдоль забора висит полосатая лента, обозначающая запрет входа. Грустная картина. Знакомые до боли улицы утыканы магазинами, в которых теперь так же никого. На повороте, что ведет к нашему дому стоит здание местной автостанции. Я всю жизнь думала, что это муниципальное учреждение. Так как автобусы ходят только в деревни, сам городок маленький и не нуждается в общественном транспорте и светофорах. Но совсем недавно узнала, что её закрыли и продали какому-то частнику. И теперь там делают торговый центр. А что насчет людей, которые живут в деревнях, что на расстоянии 5, 10, 40, 60 и даже 100 километрах от районного центра – неизвестно. Видимо будут чаще и дольше дышать свежим воздухом. Немного обидно, в такие моменты. Всё детство я смотрела, как разламывается до конца сельское хозяйство и деревни, а теперь смотрю, как ломаются города.
У дома, на улице, меня, конечно же, ждал папа и не уходил домой. В отличие от дяди Миши, он крепко прижал меня к себе. И был рад тому, что я наконец-то дома. Он начал объяснять что-то о машине и причину того, почему не смог забрать, а я думала, как ему объяснить, что всё это неважно. Когда живешь далеко от своей семьи, порой мечтаешь об этих объятиях до хруста в плечах при встрече, а он мне про машину. Тут же из дома выбежала мама, в накинутой наспех куртке, а за ней маленький атаман, что залез в папины ботинки и еле шлепал в них, пытаясь не отставать. Мы обнялись, она заглянула в мои глаза, чтобы как обычно проверить их состояние, обнялись ещё раз, и пошли в дом. Папа остался с дядей Мишей, выгружать вещи, а я, уходя домой, обернулась и заметила, что папа убрал будку от Чарли, нашего пса. Он умер зимой, точнее ушел и не вернулся, как и надежды этого города на развитие. Так делают старые псы, когда чувствуют смерть. Нужно уметь уходить. Людям ещё стоит долго учиться. Но и старое нужно отпускать, и я решила оставить грусть за порогом дома, в дверях гаража.
