Кобылья пядь во всех отношениях была местом дрянным. Она находилась сразу за Москвой, близ заброшенного кладбища. Здесь же дымилась городская свалка, где нашли себе приют три десятка бомжей, проживающих коммуной. Лет сорок тому назад Кобылья пядь была непроходимым болотом, там гибли не только бродячие псы и заблудшие коровы, но, случалось, и грибники.
Болото засыпали три раза. Первый раз в ту далекую пору, когда страна держала курс на индустриализацию. В Кобылью пядь было свалено три железнодорожных состава песка, но больная земля сожрала угощение, даже не поперхнувшись, а затем прорвалась зловонным гнойником через многометровые завалы. Вместо планируемого сталелитейного завода здесь образовалась местная свалка, которая со временем приобрела статус городской.
Второй раз с пядью пробовали расправиться совсем недавно уже местные власти: согнали к проклятому месту пару сотен рабочих, массу техники, и еще через несколько месяцев она превратилась в широкое гравийное поле, на котором даже трава отказывалась расти. Еще через год было построено пятиэтажное панельное здание, а уже через шесть месяцев оно ухнуло в топкую глубину вместе со всеми жильцами.
Злосчастное место обходили стороной. Нетронутыми оставались в этих местах ягоды и грибы, а всякому, кто случайно оказывался рядом, мерещились над болотом души сгинувших.
Едва ли не каждую весну из-под снега проклевывались «подснежники» – мертвяки, которых густо осаждали вороны. В таких находках не было ничего удивительного: чаще всего погибшими были бомжи, отдавшие богу душу от целого цветника болезней, однако случался и откровенный криминал. Впрочем, здесь к нему тоже давно привыкли.
В этот раз из-под растаявшего снега открылся обгоревший «Ниссан», небольшой микроавтобус на восемь мест. Автомобиль, уткнувшись капотом в слежавшийся снег, плотно застрял в узком овражке и напоминал боевую технику давно отгромыхавшей войны. Возможно, микроавтобус обнаружился бы раньше, не будь частых метелей со снежными заносами, которыми знаменательна была прошедшая зима.
Больше из любопытства, чем из желания поживиться, к обгорелому остову подобрался бомж с двадцатилетним стажем Степан Захаров, или просто Кочан. Он разгреб руками около окон подтаявший снег, выбил каблуком остатки стекла и заглянул в салон.
Крик ужаса непроизвольно вырвался из его груди и заставил тяжело вспорхнуть с соседней мусорной кучи нескольких ворон. Недовольно каркая, птицы покружились немного над свалкой и скоро опустились на прежние места.
Кочан, позабыв про шапку, побежал, не разбирая дороги, в сторону своей землянки.
* * *
Через несколько часов к свалке понаехала милиция. Четыре «лунохода», заливая синим мерцающим светом почерневший снег, выстроились почти в ровную линию, отгородив от любопытных взглядов обгоревшую иномарку. Два полковника с сосредоточенными лицами, заложив руки за спину, прохаживались между кучами гниющего мусора. Капитан и два лейтенанта делали замеры пятиметровой лентой, немного поодаль стояла группа людей в штатском, сдержанно разговаривающих. Несколько сержантов, взяв микроавтобус в полукруг, короткими раздражительными окриками отгоняли особо интересующихся. Ощущалось общее напряжение. Один из полковников поманил Кочана пальцем, и тот, как солдат-первогодок, поспешил на зов, не обращая внимания на валявшийся под ногами хлам.
– Пока мы дожидаемся начальника управления, давай расскажи мне все как есть… Еще раз!
– А чего тут рассказывать, – недовольно буркнул Кочан, по-мальчишески шмыгнув крупным носом. Он уже повторил четыре раза все, что видел, и роль попугая его начинала заметно утомлять, и вместе с тем он стал проникаться собственной значительностью, что весьма льстило самолюбию. – Подобрался я к автобусу, думал, там чего ценное может лежать. Мало ли. Всякое бывает. А как заглянул внутрь, то жмуриков увидел. Меня всего от страха прямо-таки перекосило. К себе в землянку пришел, а меня там Пашка встречает. Ты чего, говорит, дрожишь-то? Я ему и рассказал все как есть. У нас бутылка водки в загашнике была. «Столичная», с заворачивающейся пробкой… До случая мы ее берегли… Так он мне ее протянул, пей, говорит. Я как приложился к горлышку, так и выдул ее до самого донышка без передыха. Только так и унял нервишки.
– А машину ты эту раньше не видел? – строго посмотрел полковник на Кочана, как будто подозревал, что за рулем «Ниссана» находился он.
За Степаном Захаровым не числилось хвостов, единственное, за что его могли привлечь, так это за то, что в прошлом году он стащил на базаре пару мешков муки, но свидетелей его подвига не было, а потому он мог разговаривать с милицией совершенно безбоязненно. За бродяжничество тоже нынче не сажают, а потому Степан допускал некоторую вольность и держался с полковником почти нахально.
– Да господь с тобой, полковник! Если бы увидел, так сразу бы и сказал, машина не в пример нашим, приметная! Такая сразу запоминается.
– Как ты думаешь, когда она здесь могла появиться? – поинтересовался полковник, бросив короткий взгляд на обгоревший микроавтобус.
– Врать бы не хотелось, но думаю, где-нибудь в январе. Точно, в середине января! После Нового года мы сюда приходили подарки от праздника собирать, и машину я не видел.
– Это что еще за подарки? – нахмурился полковник. В этот день ему явно было не до шуток.
Кочан заулыбался, показав желтые прокуренные зубы:
– После Нового года приехал на свалку грузовик да сбросил сюда тонну консервов. Мы думали, просроченные, но нет, в самый раз. Вот мы два месяца их и ели. Не обидел нас Дедушка Мороз своим вниманием. Потом, как и полагается, неделю праздник отмечали, а потом уже снег пошел. Думаю, что в это время сюда автобус и приехал.
– Так, так, – неопределенно протянул полковник, размышляя о чем-то своем. – Сдается мне, этот наш разговор не последний. Где мне тебя найти, если еще показания потребуются?
– А чего меня искать-то? – искренне удивился Кочан. – Свалка – мой дом родной! Я всегда здесь, как меня выперла из дома жена лет двадцать назад, так и живу тут до сих пор. Безвылазно.
На лице полковника промелькнуло движение мысли: «А не упечь ли тебя, голубчик, на год в какое-нибудь учреждение, где живут за государственный счет: тебе теплее будет, да и нам спокойнее – свидетель не исчезнет».
И, как бы разгадав сомнения полковника, Степан Захаров стал уверять всерьез:
– А куда мне еще деться? Здесь мой дом, другого я не знаю. Некоторые в склепах живут, – махнул рукой бомж в сторону заброшенного кладбища, – спят на полках, где гробы ставили, но зимой там холодно, а я здесь привык. Хоть какие-то удобства.
– Ну-ну, – как-то неопределенно ответил полковник.
