Последний раз живу я на Земле.
Долги мои невелики, но все же
Пора их возвращать, чем множить,
Идти на свет, а не петлять во мгле.
Но что теперь могу просить у Бога?
Какой представить вечности залог?
Лет не считал своих и зря их тратил много
И в молодости не трудился впрок.
И вот прошла. Что предъявить могу я?
На что истратил лучшие лета?
Но душу сохранил Господь живую
И без упрека разомкнул уста.
Когда послушаешь хулителей твоих —
Как не смутиться, не смешаться с хором!
И так легко прославиться средь них!
И разве мало правды в их укорах?
Да, вглядываясь в твой разлад и мрак,
Не удержу я горестного плача:
Ты мимо церкви часто шла в кабак,
С обманщиками проспала удачу.
О, Родина, от язв твоих и бед
Не отведу я малодушно взора.
Дрожит и мечется судьбы неверный свет —
Никто её не знает приговора.
Не оставляй в неведенье жестоком,
Дай угадать твои пути.
За эти слёзы, за мои попреки —
Прости меня, прости!
Замучил мать, растлил своих детей,
Пугал соседей буйством и пожаром,
Иконы сжег, добро спустил задаром,
С ворами знался, отвратив друзей.
Как пес приблудший, старый и больной,
Со всех сторон он слышит поношенье.
За доброту не выдать одряхленье
И жалости не вызвать слепотой.
Смеются дети над его концом.
Они его фамилии стыдятся,
Клянут его, между собой рядятся,
Увы, не видя, что горит их дом!
Где рай был Господом насажен
И Русь цвела, как буйный сад,
Огонь извергся, лют и страшен,
И твердь терзает бранный смрад.
Змей-искуситель вновь у входа
И души собирает в сеть.
Неотвратимая свобода —
На вражьей стороне сгореть.
Они пришли из стран заката,
Сад божий обратив в тюрьму.
И снова Каин ищет брата,
Как будто сторож он ему!
Сколь славен Бог! Рачительный портной,
Он новые миры кроит из сгнившей плоти.
Младенца слышен крик из-под лохмотий.
Убитый воин вновь встает на бой.
Все тлен и сон, мертвящая тоска
Тем, кто не знает тайных обещаний.
Но бодр иерей и песнь его легка,
Когда зарей взывает к предстоянью.
Звездой начертано на небосводе ныне,
Что Пересвет с копьем в грузовике
Печалью поразит содомскую богиню
С погасшим факелом в руке!
Наряженная стрекозой,
С подвижным станом павиана,
Она хотела, чтоб слезой
Глава скатилась Иоанна.
Свисали щеки, зал сопел,
На сало напирало сало.
Она запела. Краснотел,
Ирод велел, чтобы плясала.
Царь не моргал, глазами грыз.
Он пил её, как лесть и славу.
Но выше становилась высь.
В ночи пылал пророк кудрявый.
И содрогнулось всё в чаду,
В агонии огня и в блуде,
Когда не голову – звезду! —
Отрубленную пронесли на блюде.
…Ты говоришь: мы мало значим,
могли бы жизнь прожить иначе
и в чем-то больше преуспеть.
Но вспомни, кто поднялся в гору,
чтобы бежать за ними сворой
и от стыда не умереть!
Чем так витийствовать и княжить,
уж лучше онеметь, бродяжить,
запоем пить, сойти с ума.
Как строить прочные хоромы,
когда душа не знает дома?
Нет, лучше посох и сума!
Смотри, какие превращенья,
какой идет круговорот:
былой успех стал пораженьем,
их возвышенье – униженьем,
позором слава и почет.
Мы ж не стремились в командиры,
не обещали брать преград
и презирали все мундиры —
теперь уж поздно на парад!
Словно сон разбитый,
облетевший цвет,
за стеклом немытым
заоконный свет.
Каменные боги,
ржавые мечи…
Ничего не трогай,
думай – и молчи!
В сожженную тетрадь
(иль так казалось?)
в минувшие года
легко писалось.
На память не надейся тут —
оторванные корки
и имени не назовут
любимой втихомолку.
Быть может, лучшее во мне
и по сей день, как знать,
записывается во сне
в сожженную тетрадь?
В часы, которых нет на циферблате,
Мы проходили кромкой огневой.
Я обнимал – и рвался из объятий,
Горела ты – и гасла подо мной.
Что обладанье? Только скопидому
Мгновеньем мнится, что обрел удел.
Не удержать его в полете невесомом —
И тщетным было сопряженье тел.
В саду еще тепло с возлюбленным стаканом,
Но осы уж не льнут к багровому вину.
Летящих дев глаза – на юг еще не рано ль? —
Безжалостно мою минуют седину.
Что ж, попрощаемся! Пустеет дней пространство,
Смолкает музыка, теряет силу цвет.
Усильем памяти верну из дальних странствий
Изменниц юности и приживальщиц лет.
