Надворная советница Попович из чародейского приказа боялась покойников. Про то все знали, поэтому разбойные приказные наблюдали действия конкурирующей службы со скрытым злорадством. Явилась, главное, фу-ты ну-ты, мундир с петличками, воротничок крахмальный, очки еще, хотя всем известно, что зрение у советницы отличное.
– Тело опознали? – спросила Евангелина Романовна, поздоровавшись и кивнув сопровождающему ее младшему чину, чтобы доставал самописец.
– Девица Бобынина, двадцати семи лет. – Сыскарь Толоконников с преувеличенной предупредительностью увлек чиновную даму поближе к трупу. – Сами убедитесь.
Попович взглянула и позеленела лицом, вызвав ожидаемое удовольствие присутствующих.
– Мы бы господ чародеев не тревожили, – продолжал Толоконников, – но…
Окончание фразы он подвесил нарочно. Чтобы помучилась чиновная барышня, чтобы все свои грешки либо огрехи припомнила.
Попович бровки над очками подняла и с нажимом переспросила:
– Но? – Повернулась к младшему чину. – Пиши, Митрофан. Протокол осмотра, дом Бобыниных на Голубой улице, седьмого серпеня утро…
– Дом-то непростой. – Толоконников воздел перст к потолку. – Чародейка неординарная здесь проживала. Почитай, что ни день, про нее газеты пишут. Давеча, к примеру, в «Пыжике» сообщали, что известные всем девицы А. и Б….
– Труп девицы, – не отвлекшись, продолжала Попович, – в двух аршинах от входной двери, головой повернут к окну, у правой руки…
Она присела, рассматривая что-то на ковре:
– …склянка с остатками мутной жидкости, судя по запаху, предположительно мышьяк.
– Очень на самоубийство похоже, – кивнул Толоконников. – Приняла девица яду, как то у столичной молодежи модно, да и упокоилась. Думала, найдут ее, красивую, в прическе да с ликом намазанным, только просчиталась. Рвало ее перед смертью, извольте посмотреть, да судорогой скорчило.
– Так отчего же тогда, Степан Андреевич, – резко спросила Попович, – вы из чародейского приказа нас затребовали? Ты, Митрофан, укажи в протоколе, что следов магического воздействия не обнаружено.
Толоконников взвился было, чтоб наглую девицу на место задвинуть, но та вдруг ахнула, еще пуще позеленев, и, встав на четвереньки у трупа, принялась елозить во рту покойницы пальцами.
– Евангелина Романовна? – Толоконникова и самого замутило. – Что вы творите?
Покойница дернулась конвульсивно, и ее вытошнило на ковер.
– Лекаря зовите, – скомандовала Попович. – Жива ваша девица Бобынина и, даст бог, до двадцати восьми годков доживет.
Уже в прихожей, безуспешно оттирая мундир от следов рвоты, надворная советница Попович задумчиво говорила приказному секретарю:
– Про то, что разбойные нынче обмишурились, мы хвастаться не должны. Ну, то есть, позлорадствуем тихонько в узком кругу, да и довольно. Надо же, так спешили нас озадачить, что в смерти пострадавшей не убедились. Какой конфуз! – Она вполне похоже изобразила жеманное хихиканье. – А вот с неординарной чародейкой, про которую газеты пишут, придется беседовать и с неординарным чародеем, про которого пока умалчивают. Во избежание и для предупреждения… Девицы А. и Б. сидели на трубе…
Глава первая,
в коей столичной публике демонстрируются не лучшие качества загорского купеческого сословия
Сердце учитъ насъ сострадать несчастiямъ ближнихъ и относиться къ нимъ съ добротою, какъ бы мы сами поставлены ни были – это знанiе свѣта; здравый смыслъ убѣждаетъ насъ уважать заслугу, какое бы мѣсто въ обществѣ она ни занимала – это вѣжливость; тактъ подсказываетъ намъ, когда мы должны прощаться, чтобы не показаться навязчивыми – эта подчиненiе свѣтскимъ законамъ.
Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.
1890 г., Санкт-Петербург
Мокошь-град встречал меня с неуместной торжественностью. Мне хватило бы и нарядных белоснежных сугробов, и разлапистой, украшенной фонариками ели, установленной на главном вокзале, и родной, отовсюду звучавшей речи. Но Маняша рассудила иначе.
Когда я спустилась по ступенькам из вагона первого класса, она махнула рукой, и над перроном грянула приветственная песнь, исполняемая под гитары неклюдским ансамблем.
– Ну что за дикость, – троекратно расцеловавшись с нянюшкой, пожурила я ее.
– Гуляй купечество! – ответила она и повертела меня из стороны в сторону. – Загорела как, чисто чернавка, а уж исхудала… Голодом, что ли, морили?
– Отъемся, – пообещала я. – Как без меня поживала, Мария Анисьевна? Вижу, совсем не изменилась.
– Тосковала, – Маняша поправила вдовий плат, – денечки считала до твоего возвращения. Мымра Наташка совсем прислугу заездила, как письмо от Карпа Силыча получила.
Она лихо перехватила чарочку, что вот уже несколько раз пытался поднести мне веселый неклюд, и закусила огурчиком.
– Благодарствую, человече. Теперь душевное что-нибудь исполните.
– Про багаж распорядись, – дослушав слезливый романс, попросила я, – и извозчика кликни.
Маняша распоряжалась мановениями, махнула огурчиком, и, будто по волшебству, рядом появился вокзальный служитель, махнула сызнова полной чаркой, четверо носильщиков принялись выгружать кофры с сундуками.
– Папенька велел полный гардероб заказать, – видя ее удивление, принялась я оправдываться, – не желал, чтоб его доченька в столицах немодной показалась. А с лета, представь, в женской моде кое-что изменилось.
– Барышня Абызова, – учтиво обратился вокзальный служитель, – извольте к лошадиному вагону подойти, там ваша… ваше… бесится оно…
Я отпихнула белозубого неклюда, который выводил рулады, склонившись к моему плечу, и побежала к хвосту поезда.
И нисколько оно не бесилось, оно просто не понимало, чето от него пытаются добиться эти странные людишки.
– Словами потому что разговаривать надо, – ругалась я на работников. – И ничего он на вас не бросался. Ну, ладно, бросался, от радости. А зубы скалил, потому что улыбался приветливо. А я говорю, приветливо.
Пока Маняша раздавала страдальцам денежку для поправления душевного здоровья, я взбежала по мосткам и отперла двери загончика.
– Это что за чудо-юдо? – ахнул неклюд, который, оказывается, все это время за мною следовал. – Уж точно не лошадь, я-то в лошадях понимаю.
– Это Гаврюша, – почесала я мохнатое ухо, не неклюдово, кошачье. – Гавр, скажи «здрасьте» дяденьке.
– Ав-р-р.
– Послушный мальчик. Фу! Сплюнь попону! Она грязная, опять животом маяться будешь!
– Грифон? – без испуга спросил неклюд. – Горгулия иноземная? Это сколько же такая животина стоить может?
Сонный кот Гавр, рост которого в холке достигал уже полутора аршин, просочился мимо меня и спрыгнул на перрон.
– Ав-р! – завопил он радостно. – Ав-р-р-р-р…
– Снег очень обожает, – пояснила я в пространство.
