«В решете они в море ушли,
в решете.
В решете по крутым волнам…»
(Эдвард Лир)
Вообще-то стихи Эдварда Лира, более известного как художника, это стихи из стихии абсурда, типа: «Грациозный старик из Вероны/Станцевал две кадрили с вороной», ну и так далее…Но вот это гениальное «В решете…» просто филигранно изящно и точно передаёт ощущение полярников, оказавшихся за десятки тысяч километров от дома, в бескрайней ледяной пустыне, потому и берется мной неоднократно в качестве эпиграфа…
«На самом юге нашей планеты лежит очарованная страна. Как бледная принцесса, зловещая и прекрасная, она спит волшебным холодным сном. На её волнистых снежно-белых одеждах таинственно мерцают ледяные аметисты и изумруды. Её грёзы – это радужные сияния вокруг солнца и луны и переливающиеся на небесах нежные краски – розовая, золотистая, зелёная, голубая» – так живописал Антарктиду известный американский полярный исследователь Ричард Бэрд. Мне посчастливилось увидеть «очарованную бледную принцессу» и убедиться, что нет на свете более необыкновенной, нестандартной и романтической профессии, чем профессия полярника.
Свой первый сборник стихов я написал в Антарктиде. И назвал его «Океан пурги». А как еще назвать землю, где из 30 дней в июне, например, 29 с метелью, остальные – с позёмком, где ветры достигают 90 м/с, а морозы 90 градусов, где за одну ночь наметает небоскрёб снега по плотности не уступающему бетону, а возведённый за год, с невероятными усилиями, причал, в одночасье опрокидывается одним ударом стихии? Антарктида самый суровый материк и суровостью своей она способна отпугнуть многих. Но человек такое существо, которое вопреки здравому смыслу стремится к опасности. В этом он похож на мотылька, летящего на огонь, но только делает это сознательно.
Красивое привлекает, ужасное отталкивает. Антарктида – земля, где эти понятия переплелись намертво. Видевших ее хотя бы однажды, потом всю жизнь будут преследовать два противоположных чувства любви и ненависти. Но всё – таки больше – любви…
А если так, то, что есть красота,
и почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
или огонь, мерцающий в сосуде?
(Николай Заболоцкий)
Иными словами – форма или содержание? В этом мне предстояло разобраться за долгие месяцы зимовки. Результат перед Вами. Пусть Вас не шокирует, что это стихи. Они ярче, чем проза передают эмоциональное состояние души. Лучше один раз заинтересованно прочувствовать, чем сто раз равнодушно услышать…
Сверяя мысли с дневником,
стихи сверяя с датами,
легко узнать, что за углом
тобою же и спрятано.
Сложней найти, достичь, поймать
утерянную мысль.
Сложней, но надо рисковать –
за ней: вперед и ввысь.
Вперед, пока она жива,
ведь если мыслей нет,
их будут заменять слова –
унылый серый бред…
Итак, 8 лет прошло после моей антарктической одиссеи, а впечатления живы. В немалой степени этому способствовали странички моего дневника, который открывался первой, пришедшей мне на этой суровой земле фразой:
мыслей и чувств затаённую дрожь
тех, кто уплыли вдаль, – не вернешь…
А уплыли мы очень далеко, – дальше просто не позволяют размеры земного шара. Но от себя уплыть невозможно…
Наша память как кошка устало
слижет горькую соль этих буден,
и тогда мы откроем забрала,
что-то вспомним, а что-то забудем.
И тогда улыбнемся мы миру,
чистоте наших собственных судеб,
и тогда мы возьмемся за лиру,
лишь тогда воспевать тебя будем –
издалёка, за тысячи верст,
через годы-десятилетия…
Вот тогда – на подрамники холст,
вот тогда мы тебя обессмертим!
Впрочем, что-то не то я понес:
этим землям – тысячелетия,
и, поэтому, спорный вопрос,
о суровых границах бессмертия.
Надо жить, надо спорить с тобой,
Королева метельного юга,
каждый час, каждый день – это бой,
бой с собою, морозом и вьюгою…
Ты меня понимала всегда
с полуслова, без репетиции…
Ах, какие шальные года
33-ей моей экспедиции!
Тридцать три – это возраст Христа
в наивысшем расцвете и взлете.
Я читаю судьбу как с листа
по снежинке в свободном полете.
Ты любовь моя и разлука,
смех и радость, печаль и обида,
вдохновенье, работа и … скука -
Антарктида моя, Антарктида!
………….
У меня не хватит вдохновенья
написать от первого лица.
У тебя окончится терпенье
прочитать всё это до конца.
Но молю с негаснущей надеждой:
главное ты все же разберешь…
Извини за сдержанную нежность
Извини за правду, и за ложь.
Ад и рай здесь ухватились в схватке,
как болезнь с умением врача.
Впрочем, рассуждая по порядку:
сам себе я дело палача
подыскал, занёс топор над строчкой…
потому так много многоточий,
как следы ложатся на страницы…
Господи! А это нам не снится?
............
Я очень долго проникался антарктической тематикой. Первый месяц вообще не писал, да и потом мне казалось, что всё мною написанное никуда не годится. Первые впечатления экзотичны и обманчивы. В них нет знания. Трудности надуманны. Препятствия поверхностны. С другой стороны, когда придет знание – потеснится экзотика, пропадет первое впечатление и никакой гарантии, что оно и не было самым верным…Куда они, истины, все деваются при столкновении с жизнью?
Есть право у меня
в метель уйти и стужу.
Считать: кому-то я
на этом свете нужен.
Есть право у меня
уйти на юг, на север,
не зажигать огня,
и не ломиться в двери…
Есть право у меня:
чтоб жизнь не засосала,
прожить остаток дня,
и всё начать сначала.
...........
Засосала не жизнь, а работа. Впрочем, у метеорологов в экспедиции это синонимы. Я поражался: как это могут бездельничать представители некоторых других отрядов? Нам же, особенно в первое время, и головы некогда было поднять. Штатное расписание к метеорологам страдало особой, какой-то изощренной, жестокостью. И там, где на Большой земле трудилось 10 человек, в Антарктиду отправлялся один…Выматывался я смертельно. Особенно, пока не накопил опыт. А он ведь не багаж: в рюкзаке не привезешь. И если первое время я гусарствовал, играл на публику, ну, например, впервые войдя в помещение метеостанции, еще ничего и никого толком не зная, поставил чемодан и провел срок метеонаблюденй, то потом стало не до жиру…Опыт приходилось накапливать по крупицам, методом проб и ошибок. А знает ли кто-нибудь лучший способ? Да, такие уроки самые запоминающиеся…
Я – как выжатый лимон:
еще шаг и душу вон!
Здесь когда-то каждый шаг
был на совести собак.
Времена теперь не те –
изменились круто:
где теперь собаки, где?
не прижились в лютом,
этом ветреном краю,
где и жизнь – собачья…
Всё равно ее пою
так или иначе.
Сделан шаг. Метели стон
нарастает, плачет…
Я – как выжатый лимон –
хороша удача…
***
Держать собак на станции запретили несколькими годами раньше из-за того, что в них не угас еще охотничий инстинкт и они не давали покоя коренным обитателям материка – пингвинам, тюленям, охотились даже на крылатых хищников поморников.
