– Плесни еще кофейку, – не глядя, протянул чашку Станислав.
А чашку никто не взял. Он оторвал взгляд от ноутбука, перевел глаза на жену, которая сидела напротив. Странно сидела – как изваяние, держа пальцами обеих рук свою чашку у губ и глядя широко распахнутыми глазами куда-то в пустоту. Глаза у нее потрясающие: дымчатые, при ясной погоде в них появляется легкий бирюзовый оттенок, при пасмурной – стальной. Сегодня погода – что надо: весеннее солнце ворвалось через окно, оставив бесформенные отметины на стенах, кухонных шкафах, на полу. Иногда на этих желтых пятнах танцевали длинные тени, но это ветер беспокоил ветки деревьев за окном, а те отражались в квартире. Да, глаза у Майи выразительные, однако не сегодня, сейчас они – как в пасмурную погоду.
Она не услышала мужа, жена явно не здесь, а где-то. Странновато, потому что задумчивость не ее состояние, тем более в весьма глубокой степени, когда полностью отключаются слух и зрение. Обычно Майя противоположность задумчивости, меланхолии, хандре, но в ней есть и парадоксы. При всей ее общительности, приветливости – черты, характеризующие всего лишь хорошее воспитание, – она холодновата, лишних эмоций не выдаст, от спора предпочтет уйти, оставшись при своих интересах. А с посторонними вообще держится отстраненно. Ей тридцать четыре, но она не обабилась, не расплылась, превратившись в нечто бугристое, желеобразное и обвисшее. Нет-нет, Майя в прекрасной форме.
Но пора было привести ее в чувство. Станислав слегка постучал краем дна чашки по стеклянной поверхности стола, привлекая внимание супруги, она и на этот раз не отреагировала.
– Майя! – пришлось ему повысить голос.
Вздрогнула, отчего кофе из ее чашки выплеснулся на блузку и стол. Вот теперь она очнулась и, вытирая салфеткой блузку, заворчала:
– Черт, как я… Ты напугал меня!
– Я обращался к тебе несколько раз, – сказал Станислав, снова уставившись в комп, – но ты же не реагировала! В чем дело? У тебя проблемы?
– Небольшие. На работе.
– А что так?
– Да пока только слухи о каком-то уплотнении… считай, сокращении… О, я опаздываю! – взглянув на часы, висевшие на видном месте – над входом в кухню, подхватилась жена. – Мне еще переодеться нужно…
– Кофе налей! – снова протянул он пустую чашку.
– А тебе разве не надо на работу?
– Я могу еще часок поработать дома.
Станислав получил свой кофе и погрузился в писанину на мониторе, а Майя умчалась.
* * *
Сегодня она вела машину нервно: в последнюю секунду замечала сигналы светофоров, проезжала повороты, резко тормозила перед «зеброй», едва не сбив пешехода. Свернув в переулок, Майя быстро припарковалась, к счастью, улица не была забита автомобилями, и заглушила мотор. Нужна пауза, чтобы собраться, привести внутренний метроном в норму, свыкнуться с опасностью, а это трудно, главное, непривычно.
В русском языке есть два практически одинаковых по смыслу слова – «соврать» и «солгать», сегодня они представлялись Майе совершенно разными по значению. Что такое – соврать? К примеру, придумать причину, чтобы не пойти на вечеринку к друзьям Стаса, которых Майя недолюбливала из-за низкого пошиба, завышенных самооценок и ни на чем не основанной амбициозности. Или: опаздывая на работу, звонишь и несешь чушь про заболевшую тетю, которой нужно завезти лекарства, а настоящая тетя живет в другом городе. Короче, вранье – это мелочь, бытовуха, по большому счету от него никто не страдает и к вранью волей-неволей прибегает каждый.
А солгать – значит выйти за рамки обозначенных границ пристойности, причем сознательно. Это и преступить, и утаить, и предать. Солгать – серьезное действие, потому что несет в себе разрушительный заряд, который способен уничтожить все хорошее, что окружает. Далеко не безобидное словцо. Так вот Майя солгала. Мужу. И не первый раз. На работе-то как раз все в порядке…
Вчера где-то под вечер редактор музыкальных программ, шустрый и вечно взлохмаченный паренек Антоша, забежал в ее кабинет и кинул на стол конверт:
– Это тебе от поклонника. Ух ты… что это такое?
Он плюхнулся на стул, цапнул лежащий на тарелке каштан в зеленой треснувшей оболочке, из трещины выглядывала темно-коричневая кожура. Антон повертел, рассматривая каштан со всех сторон, будто никогда не видел ничего подобного. Разрезая конверт пилкой для ногтей, Майя улыбнулась ему, ответив:
– То ли пирожное, то ли печенье. Знакомый приехал из Прибалтики, презентовал. Ешь, ешь. Это вкусно…
– Ух ты, блин!.. А я гадаю: настоящий или пластмасса?
Сунув в рот весь каштан, Антоша что-то невнятно пробормотал, наверное, слова благодарности и восторга, затем убежал. А у Майи в этот момент замерло сердце, дыхание перехватило, она до сих пор не может отдышаться – грудь словно стянули широким ремнем. На белом листе бумаги, который она достала из конверта и развернула, было отпечатано заглавными буквами:
Ни подписи, ни штампов на конверте, только надпись: «Радиоцентр. Смолиной Майе Андреевне». Она схватила конверт и ринулась к Антоше, он уже был в студии и готовился к эфиру – все его действия Майя видела через панорамное стекло. Стучать бесполезно – стекло двойное, в студии идеальная шумоизоляция, слышен только звонок, но когда его не отключают.
Майя позвонила – да, сигнал пошел, но у Антошки на голове наушники, он не слышал. Она облокотилась спиной о стеклянную поверхность – должен же он заметить ее, когда запустит в эфир следующий номер! И снова перечитала послание. Потом еще, еще и еще…
Пять слов. Пять слов, а информации в них заложен вагон, она понятна, как лапоть. При всем при том инфа неполная.
Майя оглянулась. Антон что-то весело балаболил в микрофоны, почесывая лодыжку. Наконец, нажал на кнопку пульта, откинулся на спинку кресла – в запасе от трех до пяти минут, пока идет музыкальный номер. Но вот беда – Антон не снял наушники, стало быть, звонить не имело смысла. Черт, и сидел в профиль, хотя начальство сто раз приказывало располагаться лицом к окну, ведь в радиоцентр приходят гости на интервью, их нужно видеть, чтобы вовремя запустить в студию.
– Чертов анархист! – в сердцах произнесла она.
Следовало обратить на себя внимание каким-нибудь крупным движением. Недолго думая, Майя сняла легкий пиджак ярко-желтого цвета (как раз то, что надо) и замахала им перед стеклом, рисуя полукруг и надеясь, что Антоша заметит мелькание или хотя бы светотени. Нет, не замечал! На улице светлым-светло, ведь сентябрь только начался, световой день еще длинный, в студии полно света. А из темного коридора, освещаемого электричеством, какие светотени могут попадать в студию?
