Я отказаться был бы рад
и от стихов, и от наград
за них… или за что-нибудь другое.
И жил бы в мире и покое.
Чуть свет, едва продрав глаза,
жену выталкивая с койки,
еще зевнул бы два раза
и, подтянув трусы, для мойки
лица и прочих членов тела
пошлепал в ванну, между делом
почесывая свой живот.
И вот
когда супруга завтрак
поставила на стол,
уже побритый, вымытый, одетый,
я, чавкая, в желудок свой котлеты,
совал бы, чтоб поправиться
на сто желанных грамм,
которые мне к сорока годам
спрессуются в слоёный подбородок.
И буду я того считать уродом,
кто подбородка будет не иметь.
И впредь…
Но я продолжу. Служба – это служба.
Я добирался бы во сколько нужно
в автобусе, сомнительно похожем
на банку с маринованной селёдкой,
где, защемившись тихо посерёдке,
уткнувшись головой в подмышку чью-то
и чей-то чемодан сжимая между ног,
я размышлять об экономии талонов мог
бы. На работе
я разбирал бы на столе
бумаги, акты, справки и отчёты,
по телефону отвечал бы «Нет»,
или «Не мой вопрос»,
или «Звоните завтра».
К обеду запасаясь пачкой папирос
и парочкой статей скандальных авторов,
я занимал бы очередь пятнадцатиметровую
желающих попасть в дешёвую столовую,
где за копейки можно хлеба на убой
накушаться и взять еще с собой.
А вечером всё в той же банке
я добирался бы домой к желанной пайке
и думал бы: «Тоска!
Жену б за космы потаскать?
Или напиться с другом Петей?
Иль стену проломать соседям?»
Я заходил бы в детский сад
за сыном и услышать рад
бы был, что сын порвал халат
смазливой практикантке:
она ему сказала «гад».
Я сына долго бы журил
и вдохновенно говорил,
что я в его-то годы-гады
не рвал ничьи халаты,
что ложился рано спать,
учился на оценку «пять»,
пил молоко бидонами
и заедал батонами.
Я сына заводил бы в дом,
сдавал жене, а сам потом
шёл в магазин и там батон,
и молоко, и масло,
и пельмени, и харчо,
и макарон через плечо,
селёдку, потроха гуся
я покупал бы, и неся
всё это в сумках,
встречал соседей в сумерках.
И говорил бы им, что, вот
какой живёт у нас народ —
все тунеядцы, наркоманы.
От них, знай, береги карманы.
Они работать не хотят,
а только песенки свистят.
А мы не пьём и не гуляем —
страну работой прославляем.
Потом пришёл бы я домой,
где ждал меня бы ужин мой
