– Раз! Раз-два! Два-аа-дцать се-емь!!! Долго еще эта клоунада с микрофоном продолжится? Я два часа торчу тут, как дурак на поминках, а звука нет!!
Ник, кажется, начал заводиться по-настоящему. Он действительно стоял на затертой дощатой сцене уже достаточно давно, тщетно пытаясь услышать в мониторе одновременно свою гитару и голос. Организаторы тура, как это часто бывает, попытались сэкономить и привезли вместо нормальной аппаратуры то, что Ник обычно называл дровами. От плохого звука у него даже зачесалось в носу, к тому же вчерашний виски в сочетании с хинкали и оливье организовали где-то в его внутренностях небольшой джем-сейшн, обернувшийся мучительной изжогой.
Звукорежиссер Серега Максимов, или Мася, как его звали все музыканты, в неизменной скошенной набок бейсболке меланхолично крутил ручки огромного музыкального пульта в центре зала. Его нежное прозвище, которое прилипло к нему с тех пор, как его застали утирающим слезу во время звучания «Show Must Go On», никак не вязалось с обликом двухметрового бугая, демонстрирующего бицепсы, ярко размалеванные полинезийскими татуировками.
– Ра-а-аз! Мася, блядь, сегодня петь будешь сам, понял?! – Ник резко выдернул шнур из гитары, злобно воткнул ее в руки стоящему неподалеку технику и быстро ушел со сцены.
Это был уже тринадцатый концерт тура по российским городам. За долгие гастрольные годы он так и не смог привыкнуть к графику выступлений, плотному, как запечатанная колода карт в казино. Залы, клубы, стадионы мелькали, будто слайды безумной и неуправляемой презентации, которую кто-то по ошибке запустил в непрерывно повторяющемся режиме.
Иногда Нику прямо во время выступления начинало казаться, что звучит совсем не его музыка и тексты, да и на сцене стоит тоже кто-то другой. А он на самом деле просто наблюдает откуда-то со стороны, как нервный и нелепый человечек с гитарой в потертых джинсах и мокрой от пота футболке корчится и кривляется, пытаясь в тысячный раз привлечь к себе внимание. Впрочем, когда тур заканчивался (а это, к счастью, рано или поздно происходило), Ник отсыпался, отлеживался и через какое-то время снова отправлялся в нелегкий путь за славой и деньгами.
Александру Линнику (а именно так звали Ника) две недели назад стукнуло сорок два, и это было очередным поводом задуматься над тем, чем он занят и так ли это важно для него. Родители его были научными работниками: отец преподавал в институте математический анализ, а мама работала в каком-то замороченном НИИ с труднопроизносимым названием. Они никогда не одобряли его стремления играть на гитаре и вопить истошным голосом непонятные и не мелодичные, в их понимании, песни.
Отец и мать были воспитаны в типичном советском духе с легким привкусом национального колорита – бабушка Саши была родом из Умани, колыбели хасидизма, а дед вырос в семье потомственных витебских лавочников. Большевистский триумф 1917 года, гражданская война, попытки построения «социализма в одной отдельно взятой стране» и прочие сопутствующие этим мощным и ужасным процессам катаклизмы привели к таким же жутким по своим последствиям изменениям в жизни огромной страны. Целые народы самостоятельно или вынужденно снимались с насиженных мест, внезапно пропадали, словно вырванные страницы книги, появлялись в других местах, молчаливые и запуганные. Семья Линник не была исключением из этого печального ряда. Про родственников со стороны отца Саша вообще никогда и ничего не слышал.
Бабушка же и дед по матери жили вместе с ним и его родителями в одной большой квартире в Замоскворечье. Саше всегда казалось, что всю свою долгую жизнь они провели в ожидании какого-то подвоха со стороны советской власти. Именно поэтому везде и всегда они старались подчеркнуть свою железную верность идеалам «победившего пролетариата». Дед, будучи главбухом немаленького таксопарка, даже вступил в КПСС и, к огромному восторгу своего маленького внука, регулярно ходил с ним на первомайские демонстрации. Тем не менее, когда старшие их семьи думали, что они одни и их никто не слышит, дом наполняло певучее и скандальное звучание натурального местечкового идиша.
Маленький Саша Линник однажды подсмотрел и подслушал такой кухонный диалог и совершенно ничего не понял из этой драматичной сцены, кроме русских слов «на х…» и «усатая сволочь». Но он очень хорошо запомнил совершенно нетипичный для внешне всегда спокойного и рассудительного деда горящий взгляд и яростную жестикуляцию вечно улыбчивой и доброй бабушки. Он как-то даже спросил маму, почему бабуля тайком, тихонечко и непонятно ругается с дедушкой. Та что-то пробормотала и быстро перевела разговор на другую тему.
После смерти стариков уже взрослому Саше стало известно, что большая часть их семейства была перемолота новейшей историей государства российского в пыль, другая – немыслимым образом сумела эмигрировать. Оба этих факта бабушке и деду, а впоследствии и его родителям приходилось скрывать всю свою жизнь. Небогатый быт, дом, работа, фальшивые и малоэмоциональные праздники вроде тошнотворно-гвоздичного 8 марта, семейные походы на талантливые, но осточертевшие до почечных колик комедии Гайдая – это и был практически весь набор рядовой советской семьи Линник.
Родители, насквозь пропитанные патологической осторожностью и стремлением никуда и никак не высовываться, всячески старались привить сыну максимальную законопослушность и почтение к существующим порядкам. С самого раннего возраста ему всегда твердили, что не нужно громко петь и играть в шумные игры, надо хорошо кушать, никогда не опаздывать в школу, носить красный пионерский галстук, не бегать во дворе с ребятами до ночи, и еще много-много такого, что страшно раздражало и тяготило живого и бойкого парнишку.
Конечно же, при малейшей возможности Саша старался выскочить за рамки этого тупого тотального контроля. Он дважды убегал из пионерлагеря, куда его обычно отправляли на целое лето, на уроках физкультуры пытался ходить на руках, а однажды на спор попал баскетбольным мячом прямо в открытую форточку. Мяч вылетел из зала и угодил точно в голову проходившему по школьному двору завучу. Этот меткий бросок оказался результативным – Сашину маму вызвали в школу.
После получасовой официальной беседы классная руководительница, статная дама лет пятидесяти, с вечно немытой головой и фигурной бородавкой на носу, прошипела: «Белла Соломоновна, у вас что, мало проблем? Может, вашему мальчику лучше поучиться где-нибудь в Израиле?» После этого разговора мать пришла домой совершенно убитая и долго шепталась с отцом, закрывшись на кухне.
