Старый морской пёс в трактире «Адмирал Бенбоу»
Сквайр Трелони, доктор Ливси, и все остальные джентльмены просили меня записать все важные подробности об Острове Сокровищ с начала и до конца, не сохраняя в тайне ничего, кроме координат острова, и то только потому, что далеко ещё не все ещё сокровища вывезены оттуда. Итак, я беру перо в этот благодатный 17.. год и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда мой отец держал трактир «Адмирала Бенбоу», а старый задубелый от загара моряк с сабельным шрамом на лице снял угол под крышей нашего дома.
Я помню его, как будто это было вчера, помню. как он подходит к двери гостиницы, помню его сундук, который за ним вёзли в ручной тележке – это был высокий, сильный, грузный, коричневый от загара мужчина. Его смоляная косичка падала через плечо его грязного голубого кафтана, его руки были оборваны и покрыты шрамами, с черными, поломанными ногтями, и корявый сабельный шрам пересекал его грязную, бледную щеку. Я помню, как он оглядел вывеску гостиницы и засвистел про себя, а затем во весь голос разразился старой морской песней, которую потом так часто пел:
«Пятнадцать человек на сундук мертвяка!
Йо-хо-хо, йо-хо-хо, и бутылка рома!»
Пел он высоким, дребезжащим голосом, который звучал, как старые, скрипучие, давно не смазанные дверные петли. Он стукнул в дверь ручкой своей толстой палки, и когда появился мой отец, грубо потребовал стакан рома. Заполучив свой стакан, он медленно осушил его, как знаток, смакуя напиток на вкус и глядя сквозь стакан на скалы и на нашу вывеску.
– Здесь удобная бухта, – наконец сказал он, – И приятный трактир! Народ валит, приятель?
Мой отец ответил ему:
– Нет, к сожалению, посетителей очень мало!
– Ну, тогда, – радостно сказал он, – это как раз для меня! Эй, малый, – крикнул он человеку, который сзади катил тележку, – Иди сюда и помоги мне поднять сундук! Я буду здесь недолго! – продолжил он, – Я простой человек: ром, бекон и яйца – это всё, что мне нужно, да прогуляться туда, откуда видны корабли! Как тебе называть меня? Зови меня просто Капитаном! О, я вижу, что тебе нужно! – и с этими словами он бросил на порог три или четыре золотых дублона. -Когда придёт срок, закатишься ко мне снова! – сказал он свирепо, выглядя как настоящий закопёрщик.
И действительно, несмотря на потрёпанный наряд и грубую речь, у него был вид человека, привыкшего повелевать. Он не был похож на простого матроса, и скорее производил впечатление помощника капитана или шкипера с тяжелой на расправу дланью. Человек, вёзший его тележку, сказал нам, что утром он прибыл в почтовом дилижансе и высадился у гостиницы «Король Джордж», и там долго шатался и выспрашивал у всех, какие гостиницы расположены вдоль побережья? Как я полагаю, услышав о нашем трактире несколько хороших отзывов, и учитывая его отдалённость, он и выбрал его для своего пребывания. Это было то немногое, что нам удалось узнать о нашем новом госте.
Капитан был жутко неразговорчив, и обычно слова из него нужно было вытягивать клещами. Целыми днями он шлялся около бухты или торчал на скалах со старой латунной подзорной трубой, а по вечерам тихо сидел в углу гостиной, рядом с очагом, попивая в изрядных количествах разбавленный ром. При этом он почти ничего не говорил, а когда заговаривал, то только внезапно, яростно закатывая глаза и при этом сопел носом, как старый корабельный гудок. Скоро и мы сами, и наши посетители привыкли к нему так, как будто он появился в нашем доме раньше нас самих. Каждый день, возвращаясь с прогулки, он угрюмо спрашивал меня, не видел ли я каких-нибудь моряков на дороге. Сначала я думал, что эти расспросы от одиночества и отсутствия человеческого общения, но потом понял, что он, наоборот, скорее избегает кого-то. Я заметил, что когда какой-нибудь моряк направлялся к «Адмиралу Бенбоу» (куда им ещё было забрести по дороге в Бристоль?), он всегда пристально рассматривал его через дверную занавеску, и только после этого заползал в гостиную. Можно было быть уверенным до конца вечера, что он будет вести себя при таком госте тихо, как мышь.. Для меня, по крайней мере, не было никакой тайны в его поведении, потому что он как-то поделился со мной своими тайными тревогами. Однажды он отвел меня в сторону и пообещал мне четыре пенни серебром с выплатой первого числа каждого месяца, если я буду присматривать за появлением любого моряка на одной ноге, и сразу дать знать ему, как только такой тип объявится в округе. Довольно часто, когда наступало первое число, и я забредал к нему за моей зарплатой, он только сильнее сопел носом и в ярости ел меня глазами, но надо отдать ему должное, до того, как неделя заканчивалась, он обязательно приносил мне мой четырехпенсовик, бесконечно повторяя свою нотацию, чтобы я ни в коем случае не упустил «одноногого моряка» из виду.
Я не смогу передать вам, как этот тип терроризировал мои сны. В бурные ночи, когда ветер сотрясал дом со всех сторон, и валы в бухте взмывали до самых скал, я видел его в тысячах жутких видов и положений, с тысячами дьявольских выражений на лице. Иногда его нога была срезана до колена, иногда до бедра, порой он становился чудовищным существом, у которого никогда ничего не было, кроме одной ноги, да и та была в середине тела. Сон, когда он прыгал и бежал на одной ноге, преследуя меня через изгороди и канавы – был худшим из кошмаров. И вообще, я заплатил довольно дорогой ценой за свой ежемесячный четырехпенсовый гешефт, заплатил этими жуткими сновидениями.
Но хотя я и был до полусмерти напуган видениями одноногого моряка, самого капитана я всё же боялся гораздо меньше, чем кто-либо из окружающих. Были ночи, когда ром и вода переставали помещаться в его голове, и тогда он, никого не боясь, сидел в гостиной и порой запевал свои древние, злые, дикие морские песни. В такие дни он иногда цеплял очки на нос и заставлял всю дрожащую компанию слушать его жуткие истории или хором подпевать какой-нибудь морской песне. Часто я слышал, как дом дрожит от «Йо-хо-хо и бутылки рома». Всем его соседям не очень хотелось расставаться с жизнью, и под страхом смерти каждый из них старался петь громче других, чтобы избежать последствий капитанского гнева. В этих припадках капитан был невероятно страшен – то с криком «Молчать!» он с чудовищной силой ударял кулаком по столу, то выплёскивал на всех свой гнев за то, что ему перечили, или наоборот становился свирепым за глупые вопросы к нему. А всё потому, что он считал, что никто не слушает его россказни. И при этом он никому не позволял покидать гостиную, пока не напивался вдрызг и не валился с ног на пол.
