Эпизод 1. Под Открытым Окном
В детстве, когда мне было шесть-семь лет, я не понимал, почему частенько над крышей центрального хаммама нашего района (а хаммам действительно находился в центре района) из узкой трубы с непонятным для меня набалдашником выходила мощная струя пара, издавая пронзительный гудок, как у паровоза. Когда в очередной раз после такого гудка мои родители собирались в баню, в ответ на мой вопрос: «Почему баня свистит?» отец мне терпеливо объяснял, что это она таких чумазых, как я, приглашает обязательно помыться, хотя бы один раз в неделю.
Мне нравилось ходить в баню с отцом. Это было лучше, чем мыться в корыте дома, где мама беспощадно терла меня до крови колючим мешочком. И мама изредка прибегала к моим услугам, когда мыла голову гатыком1. Я лил ей на макушку теплую воду из ковшика. У мамы были длинные густые волосы, черные с проседью. Мне было интересно, почему, несмотря на довольно молодой возраст, у мамы седина. Когда я был младше, особого значения этому не придавал. И не спрашивал маму об этом. Честно говоря, мама с нами была строга, и я боялся ее крутого нрава.
А с отцом, наоборот, мы дружили: он был очень добрым, мягким человеком. И как-то вечером, когда я был в седьмом или в восьмом классе, точно не помню, я помогал отцу чинить наши ботинки. Как всегда, приставал к нему с разными вопросами о войне. Когда мы были в бане, я видел глубокие шрамы на его бедре, следы осколочного ранения. Отец очень не любил вспоминать про войну, всегда отвечал нехотя. Но мне нравилось говорить с ним: он был хорошим рассказчиком и сам умел слушать. Ну и задал я ему вопрос, почему мама такая молодая, но волосы у нее с проседью. Может, она такой родилась? Отец ничего не ответил, подняв голову, посмотрел на небольшое окно.
Вечерело. На юге быстро темнеет. Отставив в сторону наши видавшие виды истоптанные ботинки, положив молоточек и длинную подставку с плоской загнутой лапкой в небольшой ящик, отец попросил меня отнести инструменты на веранду, а сам, сняв передник, вышел за мной следом.
Обычно после школы я приглядывал за скотиной на пастбище, а в тот день меня заменил наш сосед. И он пригнал живность, когда совсем стемнело. Пока мы управлялись в загоне, прошел час. Отец, посмотрев на одну из овечек с большим пузом, сказал:
– Окотиться должна – перед сном надо будет навестить. А то родит, другие овцы малыша могут затоптать.
Поселок хлоппункта, где мы жили, состоял из четырех одноэтажных домов. В каждом доме жили четыре семьи, в которых трудоспособные взрослые работали на хлоппункте. В занимаемой нами половине дома нашими соседями были пожилая женщина тетя Зейнаб и двое ее взрослых сыновей. Старший – худощавый, высокого роста, был бухгалтером в конторе хлоппункта. Младший работал где-то в районном центре. А сама тетя Зейнаб трудилась весовщицей на хлоппункте. Они жили очень тихо и обособленно. Около года назад переехали к нам якобы из Басаргечара, где тетя Зейнаб работала в табачном пункте. Нелюдимость этого семейства объясняли скромностью. У нас с тетей Зейнаб была общая веранда. И входные двери в наши квартиры располагались совсем близко.
В нашем поселке почти каждая семья имела напротив своего дома сарай с загоном, где держали скотину. А у тети Зейнаб даже кур не было, не то что овечек или коз. Тем более сарая с загоном. Чуть дальше за сараями проходила железная дорога, которая была проложена еще на заре советской власти. Правда, она уже не функционировала. На путях стояла полуразграбленная кукушка2 – место наших забавных детских игр. Да и сами железнодорожные пути напротив наших домов местами были разобраны. Но дальше, где начинались инжирные сады и тутовники совхоза «Питомник», железная дорога была в рабочем состоянии. Мы там иногда видели на путях дрезины с людьми. А что было за тутовником дальше, за буйной рекой, куда уходила железная дорога, мы не знали.
Я стоял около загона, ожидая, когда отец выдоит овец.
– Вы скоро там? – крикнула мама с веранды.
Я не успел ответить. Вдруг из темноты на веранде резко появилась тетя Зейнаб. Видимо, она откуда-то прибежала. Я издалека заметил, как мама от неожиданности вздрогнула. А та, не обращая на маму никакого внимания, быстро зашла к себе, закрылась.
– Чего стоишь, на-ка, держи, – отец, протянув мне ведерко с молоком, начал загонять овечек из загона в стайку.
Через несколько минут раздался крик, и я чуть ведро не уронил.
– Мама, открой!.. Пожалуйста, мама!.. – прибежавший за Зейнаб младший сын пытался открыть дверь квартиры, но не мог. Видимо, тетя Зейнаб закрылась изнутри.
– Мамочка-а-а! Откро-о-о-й!
Мы с отцом застыли как вкопанные, не понимая, в чем дело.
– Чего он так орет? Домой не пускают, что ли?.. Во дела!.. – сказал отец, перешагнув через арык, и направился к дому.
И я осторожно, чтобы не пролить молоко, поплелся за ним.
Бедный парень все уговаривал свою мать открыть дверь. Уже из соседских веранд начали выглядывать. Чтобы не мешать парню решать свои проблемы, отец, забрав у меня ведро, поставил его через перила на веранду, а сам, достав сигарету, закурил. Парень, оглянувшись на нас, закричал:
– Ради бога, помогите открыть эту дверь!
Не успели мы с отцом среагировать на просьбу парня, как в проеме открывшейся двери возник огромный крутящийся вокруг своей оси факел.
– Мама-а-а-а!.. – дикий крик отозвался в ночной тиши эхом из близлежащих ущелий и лесов.
Тетя Зейнаб горела с треском, как костер! Не растерявшись, отец запрыгнул на веранду. Быстро сняв с себя телогрейку, он начал укутывать тетю Зейнаб и крикнул появившейся маме:
– Тащи одеяло!
Через несколько минут с помощью прибежавших соседей тетю Зейнаб потушили. А спустя некоторое время, сидя на полу, не обращая внимания на висящие на ней еще тлеющие лохмотья, на сгоревшую с одеждой кожу, она все бессвязно твердила:
– Правильно сделала!.. Не сама, так они бы!.. Правильно сделала!
Вокруг стоял стойкий запах гари, жира и еще чего-то. Вскоре приехавшая скорая увезла тетю Зейнаб с сыном. Все собравшиеся были в шоке. Я благодарил бога за то, что моя сестра, старше меня на несколько лет, была не с нами. Она жила в Сумгаите у дяди, училась в техникуме. И благо, что не видела эту трагедию!
