Хорошие новости
Я стою на автостанции, и мне стра-ашно так… Коленки дрожат. Звонит телефон.
– Ты где? Скоро? – спрашивает обеспокоенно он.
– Маршрутку жду, – говорю я.
– Ты на шестой платформе?
– На шестой, – мое терпение неистощимо сегодня.
– Номер – 2023, – напоминает он.
– Я помню. Не переживай, – стараюсь быть спокойной. Он нервничает. Я тоже.
Никогда не была в деревне. Почему-то представляются дома и заборы, заборы и дома, и небо, голубое и бескрайнее.
Маршрутка раскрывает свое нутро и зовет меня внутрь, в душную полутемноту. Когда я зашла – все одиночные места были уже заняты. Села у окна, прижалась к стеклу, спряталась от чужих взглядов.
Ехать долго, значит, можно не нервничать хотя бы час.
Мелькали села, одно за другим. Чем дальше от города – тем больше заброшенных домов, заколоченных ставней, проваленных крыш, зияющих дыр в стенах и высокого сорняка.
Некоторые дома словно стоят перед улицей на коленях, и в низких окнах при желании можно увидеть все.
Чем дальше от города – тем страшнее. Как меня там примут? Я совсем другая. А как там? Так же, как в этих селах, что мелькают за окном, или по-другому?
Въехали в небольшой городок, и, распахнув двери и люки, выпустили из себя людей и воздух, наполненный чужими запахами до невозможности.
Место около меня освободилось (парень в наушниках спал всю дорогу). Рядом со мной села пожилая женщина.
Пока мы не выехали из городка, она молчала.
– День чудовий сьогодні! Сонечко! – неожиданно сказала она.
Мне не хотелось ни с кем говорить. Рот откроешь – потом не закроешь. Я, конечно, вежливая, но сегодня трепаться не в настроении.
Украдкой посмотрела на нее: сколько ей? 60? 70? «Бабуля», – определила я для себя и больше не думала о ней, а она сидит, смотрит вдаль и думает о чем-то своем.
Она помолчала еще немного, а потом сказала мне:
– Земля ворушиться.
Все, я думаю, приехали. Пытаюсь незаметно от нее отодвинуться, но некуда. С тоской смотрю на часы – еще долго – и вздыхаю.
Бабуля улыбнулась так неожиданно молодо, что и я улыбнулась в ответ. Она снова сказала:
– Так справді ж! Ворушиться! Вам, у городі, це не помітно, а у селі знаєш як! У мене в сараї дах провис, прогнувся.
– Ну, может, балка прогнила или еще что-то, – говорю неуверенно я.
– Та ні, то стіни сіли. І дім мій сів. Раніше підвіконня мені отут були, – проводит рукой по груди, – а тепер тут, – проводит по поясу юбки, – бачиш різницю?
Она говорит по-украински, ее речь пестрит непонятными мне словами. Я пытаюсь отвечать ей тоже по-украински, но слова словно чужие и язык деревенеет.
– А чому так? – спрашиваю я и перехожу на русский, потому что не могу подобрать слова. – Оползни?
Она, как и я, пытается говорить на одном со мной языке:
– Земля двигается! Ворочается, – потом запинается и снова переходит на свой, родной, – ворушиться! Буває, лежиш собі у ліжку вночі і, здається, що тебе, немов у люльці, колихає.
– А у вас дом большой? – почему-то меня разбирает любопытство и я всматриваюсь в нее внимательней.
Маленького роста, с загорелым лицом и голубыми глазами, одновременно молодая и старая. Она одета по-деревенски парадно, такой обуви, как у нее, лет тридцать как нет в продаже. От нее пахнет старыми, сладкими духами, чуть сильнее, чем нужно.
– Катерина Іванівна, – прерывает она паузу.
– Аня, – отвечаю я. Она мне уже нравится.
– Дім… – отвечает она на мой вопрос, – величенький, старий, ще батько будував. Дерев’яний. Курей держу, корівка в мене, качечки. Якби ж ще дід не пив…
– Муж? – уточняю я.
– В розводі, – говорит хмуро.
– А почему вместе живете?
– Село, – пожимает плечами. – Куди ж йому подітися?
Я молчу. Я не знаю. Я в первый раз в деревню еду и поэтому пытаюсь побольше узнать от нее, чтоб хоть представить немного, как там.
– Як прийде п’яним, так хоч ховайся… Може і на мене з кулаками, добре коли не одна, а діти в хаті. Одного разу я зачинилася від нього, так він двері бензопилкою вирізав, а вдруге і хату підпалив.
– Как же так? – удивляюсь я и не верю одновременно.
– Так воно ж п’яне, що ж воно розуміє… Заради дітей живу. В мене два сини і донька, – улыбается, – меншому двадцять… А ті вже великі, свої сім’ї… Троє онуків.
Она улыбается.
Я смотрю на нее, любуюсь. Так сколько же ей? Спросить неловко.
– Тобі скільки? – спрашивает она.
– Двадцать, – отвечаю я.
– Коли мені було стількі ж, моїй доньці вже було два роки… Тяжка в мене доля, – говорит она тихо, – і життя в селі ох і важке! Я пенсіонерка, але працюю. Хочу, щоб син вивчився. Я все життя працювала в больниці, медсестрою у фізіотерапії. До мене йшли зі всіма хворобами… А потім мене сократили, – она вздыхает. – А тепер працюю у соціальній службі, на двох ставках, їжджу по старих, вони у мене майже всі лежачі…
Та що ж, мені не звикати, батько мій пив, бив нас із мамою, ми від нього ховалися в лопухах, як кури…
О своих бедах рассказывала легко и спокойно, даже с юмором, как будто не о себе, а о ком-то другом. А ведь ей и вправду от жизни досталось. И позвоночник больной, и муж непутевый, и у сына жена не такая, и корова не доится…
И не вызывала она во мне жалости. Потрясающая женщина!
– Хороші новини, – говорит она, – менший син сьогодні з невісткою познакомить.
В сердце тревожно кольнуло. Спешу переменить тему:
– А где вам выходить?
– У Катеринівці, – отвечает она.
– И мне тоже. С вами выйду, а то заблудиться боюсь, в первый раз в деревню еду.
Она посмотрела на меня, как будто до этого не видела, и, похоже, ей кольнуло тоже. Она снова улыбнулась мне.
Я смотрю на ее руки. Они натружены, в мозолях, пальцы искривлены болезнью. Я кладу свою ладонь на ее. Так и едем. Молчим.
У нее звонит телефон. Находит его не сразу, прижимает к уху.
– Так! Я в автобусі. Скоро буду. Купила все, що ти просив. Ні. А яка вона? Не бачу. Та я без окулярів, сину.
Звонит телефон у меня.
– Где ты? – спрашивает он у меня тревожно.
– В маршрутке.
– Я жду тебя на остановке, – дрожь в его голосе немного унялась. – Ты скоро?
– Да, я с женщиной выйду, – ответила я.
– Ну хорошо, приезжай скорее, жду.
Мы въезжаем в Катериновку: большое село, зеленое, с маленькими, после города, домиками. У меня колотится сердце. Страшно.
А она смотрит на меня и улыбается.
Мы выходим из автобуса в центре деревни, где остановка, Дом культуры, школа, детский садик, клуб, кафешки, палаточки – все прижимается друг к другу тесно, съежившись.
Она отходит немного в сторону, а я стою, как испуганный воробей, взъерошенная.
Он встречает меня радостно, обнимает, целует.
– Как доехала?
– Нормально, – на душе моей становится легче и теплее.
– Тут должна была с тобой моя мама ехать… – его взгляд блуждает в толпе приезжих. – Мама!
Он идет к ней, приводит ко мне и представляет:
