Октябрь 1942 года
Первый снег выпало рано. Крупный мокрый, он лениво кружил, залепляя глаза, тонким мягким пластом ложился на крыши, лошадиные спины, шапки. И все прохожие, шедшие каждый по своим делам, были белые как привидения. Спешила природа укрыть снежным покрывалом тут грязь, что разлилась, казалось, по всей земле, остудить нагретые огнем и колесами военной техники дороги и тропы. Но снег быстро таял, еще больше расквашивая землю.
Одноэтажное зеленое здание военного комиссариата Курчумского района, накрытое косынкой белого как вата снега, запряталось среди прочих домов и торговых лавок так сноровисто, что заприметить его можно было только с превеликим трудом. Весь день ходи – не найдешь. Так ведь и день выдался, как назло, холодный, влажный, отдохнуть не даст, ногами шибче успевай работать, чуть приостановился – уже морозец начинает под штанину лезть, пощипывает, мерзавец, кожу. И дальше беги, чтоб хоть немного отогреться. Оделся же ведь еще, как назло, легко.
Припозднился. Заплутал паренёк чуток на вокзале, да рынке задержался – на людей посмотреть, да поглазеть какой товар нынче продают. Теперь, боясь опоздать, бежал, выискивая нужное здание.
Наконец, нашел. Вот, оно самое. Сильно осевшая изба, словно и не живет уже здесь никто совсем. И только из трубы ветер рвал клочья белого дыма и уносил далеко в небо. Табличка на двери. «Курчумский военный комиссар АТ Восточно-Казахстанской области». Сюда, значится.
Иван в полголоса прочитал выцветшую надпись, вытягивая по-лебединому шею и чмокая губами после каждого слова. Не сразу зашел в дом, постоял немного на пороге, вслушиваясь как внутри дома гудят чьи-то голоса словно пчелы в ульи. По всему слышно было, что важные дела тут свершаются, и все тут пропахло серьезной работой, и той хмурой неподъемной обстоятельностью, какая бывает на лбу каждого высокого чиновника. И даже верхний косяк двери навис над дверью так же, как нависают брови у владык государственных, что, прости господи, пройти страшно становится, не преклонив головы перед этим косяком.
Возле входа курили два солдата, местные, о чем-то лениво переговариваясь. Чуть в стороне толпились парнишки из деревенских, у каждого на плече вещь-мешок – сразу понятно, эти уже оформились и их забирают на фронт. Парни громко смеялись, смолили самосад, шумно плевались, месили ногами снег до каши, покуда не начинало чавкать и квакать под сапогами, иногда хлопали друг друга по плечам. «Медаль тебе, братец, дадут!», – все не унимался один, самый высокий, с круглым как тыква веснушчатым лицом, пристав к какому-то понурому парнишке. «Главное, чтоб не подстрелили!», – вторил другой. И все начинали нервно гоготать, тыча локтями в бока бедолаги. Парнишка вспыхивал, выпрямлял плечи, начинал водить глазами как угорелый, словно не понимая, где он и зачем он здесь, потом быстро успокаивался, вновь затихал, погружаясь в какую-то свою лошадиную дремоту.
