– Ох, Женёк, будь осторожна с мужиками. Они еще ни одну бабу, то есть девочку до добра не довели.
– Мамочка, но Белоснежку–то принц спас!
– Не верь всему, что пишут. На самом деле ее из стеклянного гроба увезли во дворец–темницу. Твоя Белоснежка до конца жизни стирала бельишко принца, пока этот жук спасал принцесс помоложе.
Разговор на кухне, 1992 год
Только идиотка в июле выберет юг Европы. Громкие узкие улицы. Каменные стены окатывают волнами жара. Много людей, еще больше звуков. Отчаянно гудят машины, кричат, хохочут беззастенчивые местные. Урчат кофемашины, им вторят соковыжималки, и отовсюду тянет свежей сдобой. Если аккуратно пропустить через зубы горячий калорийный воздух, наверняка раздастся хлебный хруст.
Только последняя дура возьмет на прогулочный отдых босоножки на каблуках и никакой сменной обуви. Я с отвращением посмотрела на тонкие ремешки, хищно впившиеся в ступни, и устало опустилась прямо на брусчатку. Чтобы не сжечь попу, подложила под себя толстый буклет «Удивительные факты о столице мировой моды». Удивительный факт номер один: в одном месте может собраться пугающее количество любителей беспощадной жары – не протолкнуться.
Только недалекая женщина решит добраться до центрального собора в самое пекло. Семь кварталов на десятисатиметровой высоте босоножек от Джимми Чу, и тяга к прекрасному сломлена. Хочется стакан чая со льдом и крошечный кусочек тирамису. Ладно, огромный кусок этого кофейного облака, чтобы усадить на него свои подрумяненные булочки и взмыть на главный шпиль собора. Он, кстати, ехидно возвышается за перекрестком. Тем временем под короткими шортиками невозможно горячо: на чертовой мостовой можно соорудить яичницу.
Люди, глядя на меня, посмеиваются. Belleza, pazza, bella – такие слова летят со всех сторон. Языка я не знаю, хотя смысл, в общем–то, ясен. Прохожие совершенно меня не понимают, разве что не крутят пальцем у виска. Но лучше оказаться посмешищем, чем приличной леди без ног.
Только конченая тупица выберет для великой перезагрузки дорогущий, не особенно желанный уголок огромного мира. За семь дней вне дома я должна была обнулиться. Первый пункт программы – забвение Безумного Макса, так я зову директора дизайн-студии, где работала последние четыре года. И дело не в том, что он похож на Мэла Гибсона или Тома Харди1. О, нет. Просто поступки Макса не поддаются логике. А еще ему кажется, что должность и смазливое лицо дают особые права на подчиненных. На меня, например. Он долго прощупывал почву двусмысленностями, позволял себе спорные прикосновения. Я терпела, отшучиваясь, игнорируя, потому что правда любила работу, и бездействием подпитывала его сальную дерзость. На прошлой неделе Макс перешел все границы, заявив: если моя хорошенькая попка устала от офисных стульев, то пусть сядет на его лицо. Это почти дословная цитата. Я рассвирепела, влепила пощечину и уволилась по собственному желанию. Макс благоразумно не стал настаивать на двухнедельной отработке. Если выберусь живой из этого пекла, мне предстоит искать новую работу.
Второй и главный пункт программы по перезагрузке – осмыслить брак от слова «изъян». Как–то враз стало ясно, что наши с Тёмой отношения давно не развиваются и вообще держатся на честном слове. 15 лет совместной жизни встретили сначала криками, а потом отрешенным молчаливым ужином в одном модном месте. Стали теми самыми ребятами, которым настолько неинтересно друг с другом, что они залипают в телефоны даже во время еды.
После этого вечера обоюдно решили сделать перерыв, чтобы понять происходящее. Он укатил с друзьями в Анталию на ультра–все–включено. Еще раз: Тёме можно есть, пить и трахать все, что видит. А я в одиночестве приехала в адское пекло. Жаркая Европа должна была открыть путь к самой себе. К пятому дню отдыха я устало иду по дороге с билбордами «дура», осознавшая, что на самом деле просто купила очень дорогой авиабилет в ад. Беспощадное полуденное солнце заставляло щуриться. По моей оголенной спине, будто слезы, скатывались капли пота.
– Погодка огонь, – звук еще не рассеялся в воздухе, как кто–то опустился рядом.
Я медленно повернулась на голос. Когда жарко как в жерле вулкана, ничего не выходит делать быстро, даже удивляться. Слева сидело нечто юное, но удивительно крупное, загорелое и белозубое. Мускулистая рука, натянувшая рукав кремовой футболки, почти касалась моего плеча. Парень расположился на огненно горячих камнях как на диснеевской лужайке. Прослойка между ним и раскаленными булыжниками – удлиненные шорты, плюс, надеюсь, трусы. Наверняка он горел заживо, но пугающе непринужденно улыбался.
– Вы сейчас поджарите всех своих будущих детей, – осторожно заметила я и вместе с буклетом отодвинулась подальше.
Парень заулыбался еще шире, со словами: «И правда жарковато», – уселся на свой рюкзак. Снова оказался очень близко. У меня закружилась голова от терпкого запаха сандала и горького шоколада. Запрещает ли закон женщине 36 лет наслаждаться тем, как пахнет очень молодой (и во всех смыслах горячий) человек? Фоново задумалась, чем же пахнет от меня. Подуставшим Диором, п’отом и разочарованием.
– Личное пространство, уважение чужих границ, безопасность – знакомы ли вам какие–то из этих слов? – сказала строго и снова попыталась отодвинуться.
– Mi scusi, non capisco2, – подражая эмоциональности местных, всплеснул руками наглец и одним движением снова сократил между нами расстояние до нулевого. – А известно ли тебе, что в исторической части города нельзя быть настолько горячей? – передразнив учительский тон, он дотронулся до моей влажной спины и, будто обжегшись, затряс своей рукой.
Я закатила глаза. В нормальных обстоятельствах ответила бы разумно, саркастично, выдала что–нибудь про подкат сына маминой подруги. А пока все силы организма брошены на борьбу с перегревом. Но, кажется, системы охлаждения полетели к чертям: внутри поднялась бесконтрольная волна жара, когда парень, взъерошив каштановые волосы, лениво улыбнулся. Эта улыбка обещает: тело сведет болезненно–сладкой судорогой, если (когда?) его рот окажется между моих ног… Избавляясь от видения, я тряхнула головой.
Обстановку дополнительно накаляло воздержание в последние полгода. С Тёмой мы давно даже не целовались. Пропало желание, потому что постепенно стало ясно: из общего у нас только счастливое студенческое прошлое и любимая двушка за МКАДом. Остальное – по отдельности, даже оргазмы. Особенно они, потому что случаются только наедине с собой и жужжащим розовым зайчиком.
Прямо сейчас я, истекая п’отом, умираю от обезвоживания и досады, а очень молодой сын дьявола все не сводит с меня своих кофейных глаз. Если бы взгляд мог обжигать, давно бы сверкала, как бенгальский огонек .
