1
Он появился за две недели до убийства.
Лена хорошо запомнила то утро. Она шла по аккуратно посыпанной песком дорожке мимо фонтанов и роскошных клумб и вдыхала густой аромат цветов и цветущих акаций. Белые акации, грецкие орехи, голубые ели росли повсюду. «Райский сад!» – как всегда подумала она. Лишь видневшиеся в просветах между деревьями вышки, забор с колючей проволокой и больничные корпуса напоминали, что это психбольница закрытого типа.
Как обычно, с букетом ее любимых розовых роз в руке и широкой улыбкой на лице Лену встретил Дармен – приземистый плосколицый казах. Он исполнял обязанности садовника. Ему одному из отделения разрешалось свободно ходить по территории.
Лене нравилась его улыбка. Когда она в прошлом году шла по этой дорожке на свое первое дежурство, у нее сердце колотилось от волнения. Дармен ей тогда ободряюще улыбнулся, и Лене стало легче на душе. Дармен был осужден за двойное убийство: одним единственным ударом куска арматуры он пронзил жену и ее любовника.
Год назад она и подруга Ксюша, молодые медсестры, в поисках работы приехали на молочную ферму. Впечатление она произвела на них удручающее. Повсюду были запущенность и грязь.
– Место-то только одно освобождается, – сказала фельдшер.– Это я на пенсию ухожу. Да и что вам на этой ферме делать? Здесь только пьют да дерутся, дерутся да пьют. А больше тут заняться и не чем. Поезжайте-ка вы, девчата, лучше в психушку. Для зэков. Там медсестры всегда требуются. У них и зарплата выше, и порядку больше. Пятнадцать минут езды на автобусе, потом своим ходом столько же. По тропинке через поле. Вам объяснят.
Тропинку они не нашли. Шли по жнивью. Пшеницу только что убрали. Стерня колола ноги, солнце нещадно пекло. Кожа Ксюши, очень белая, покрылась красными пятнами. Они измучились, пока дошли до больницы.
Директор оказался молодым еще человеком, подвижным и энергичным. Встретил он их приветливо, на работу принял без колебаний.
– День дежурите, потом ночь дежурите – двое суток отдыхаете. Вот только отдельной комнаты для вас у меня нет. – Он с любопытством поглядывал на пятнистую Ксюшу.– Могу предложить койки в одной комнате с офицерами. Но, думаю, вас такой вариант не устроит. Лучше всего, снимите жилье в деревне. Она недалеко.
Они так и сделали, поселились у одной старушки.
Ее первое дежурство выпало на ночь. Лена была в тревожном напряжении все двенадцать часов. Один раз она по-настоящему испугалась. После ужина она вместе с больными смотрела в столовой телевизор. Устраиваясь на стуле поудобнее, она повернула голову и вздрогнула. В окно заглядывал человек. Видна была только верхняя часть лица. Глаза, жесткие, неприятно цепкие, смотрели прямо на нее. В тот же миг голова исчезла.
– Там кто-то прячется! – воскликнула она.
Больные поспешили ее успокоить:
– Это дубак подслушивает-подглядывает… Опер то есть… Служба у них уж такая…
Со временем Лена привыкла к этой работе. Больные, похоже, относились к ней с уважением. Но Лену утомляла навязанная ими борьбы за свои интересы. Они словно испытывали ее: не уступит ли она здесь, не даст ли промаха там. С их стороны это была борьба без враждебности, тихая, незаметная, однако постоянная и неустанная.
Она вошла в белое трехэтажное здание. Туберкулезное отделение, где она работала, располагалось на первом этаже. И здесь радовали глаз ухоженность и чистота. Стены коридора украшала мозаика из цветного стекла.
Больной Лялич домывал коридор. Он приветливо поздоровался.
– Вечером новьй прибыл, Елена Потаповна, – сообщил он.– Придурок точно!
Лена улыбнулась.
– А вы все, значит, нормальные?
– Сами увидите.
Лена знала, что каждый из них в глубине души не верит, что он болен. Они и друг друга считали нормальными. Даже Двоеглазова. Он был летчиком. Самолет, которым он управлял, разбился. Он успел катапультироваться. Его сочли виновным, осудили, но признали душевнобольным. Он постоянно болтал несусветную чушь. Однако ходили слухи, что он симулирует помешательство, а сюда его устроили высокопоставленные покровители. Лена этому верила. Говорил он глупости, но поступал совсем не глупо, всегда с пользой для себя. Лишь в здравом уме Обутова, преподавателя института с двумя высшими образованиями, больные сомневались, и то по одной причине: им приходили посылки с едой и одеждой, а ему – только с книгами. Впрочем, Обутова уважали как эрудита и интересного рассказчика.
Она пошла в ординаторскую, на пятиминутку. Врачи, старшая медсестра и Ксюша уже были здесь, ждали заведующего отделением Клыканова.
– Все нормально? – спросила она вполголоса у Ксюши.
– Да в общем да. Старый только что-то раскашлялся. – Так Ксюша, вслед за больными, называла Войцеховского. В отделении лежали лишь два старика – он и Пал Палыч. Больные туберкулезом до старости доживали редко. Были здесь в основном молодые, до сорока лет. – А! Вчера одного новенького привезли. В восьмую положили. Ты за ним присмотри. Странный он какой-то.
– Да тут все странные.
– Он – страннее. Все хотят здесь подольше задержаться, никто же на зону не рвется, а он убеждает, что полностью здоров. А сам носится по коридору взад-вперед. А глаза! Горят, как у маньяка… Называет себя творческой личностью…
Размеренными шагами в ординаторскую вошел молодой подтянутый мужчина интеллигентного вида. Его гладкое лицо с правильными чертами было серьезно. Это был Клыканов. Он заговорил четко и размеренно:
– Вчера один побег совершил. Из мастерской. На грузовике. Спрятался в кузове, под опилками. Из пятого корпуса пациент. Так что повторяю: бдительность и строгость прежде всего! Добренькими, – он посмотрел на врача Самарина, – нам быть нельзя. – Заведующий отделением поправил очки. – Вечером новый пациент поступил, Стасов. Не нравится мне его состояние. Обратите на него внимание.
Закончилась пятиминутка быстро. Лена и Ксюша пошли по палатам. Это входило в процедуру сдачи-приема дежурства. Лену уже разбирало любопытство. Первой на их пути была как раз восьмая палата, самая большая в отделении, на семь человек, и поэтому самая не престижная. Были палаты и на четыре человека; туда все хотели попасть. Когда они вошли, Лялич как всегда истово вытянулся по стойке смирно. То ли это была лагерная привычка, то ли шутовство. Продолжал лежать Войцеховский. Днем лежать не полагалось, но для него делали исключение. Лена сразу отыскала глазами вновь поступившего. Он сидел, ссутулившись, на койке рядом с дверью и что-то быстро записывал в общую тетрадь. Был он молод. Среднего роста. Лицо худое, нервное, с тонкими, но неправильными чертами.
