Я ждал своего реципиента на тротуаре у проезжей части. Мок под дождём и ненавидел его всё сильнее и сильнее. В ресторане ждать было нельзя. Это его пунктик. Он кайфовал, когда мы проходили внутрь вместе.
Улица пряталась в темноте, едва освещаемая тусклыми окнами домов и болезненным миганием фонарей. Они медленно гасли и зажигались вновь, повторяя бесконечный цикл. А когда лампы накалялись, на другой стороне дороги высвечивался щит с социальной рекламой: «Берегись паразитов! Они живут в нас, проникают в желчный пузырь и печень, вызывают воспаление и атопический дерматит. Мойте руки не менее 10 раз в день!». Мне рассказывали, что ленточные черви, когда нечего есть, начинают поедать самих себя. Так они могут сожрать до 95% собственного тела. Оставляют только мозг и нервную систему.
Пока я читал, длинный чёрный лимузин поднял тучу мелких брызг и резко затормозил, залив мои ботинки мутной жижей с радужными разводами.
Машина долго стояла, но даже через непроницаемое тёмное стекло проникал самодовольный взгляд, провожающий каждую дождевую каплю, стекающую по моему лицу. Наконец, подошёл пожилой швейцар с прилипшими к щекам бакенбардами. Взялся мокрой посеревшей перчаткой за хромированную ручку и дёрнул дверь, тут же раскрыв, появившийся словно по волшебству, огромный чёрный зонт. Второй руки у швейцара не было, только плоский рукав камзола, висящий под дождевиком, поэтому ему приходилось фокусничать.
Реципиент не торопился. Высунул в проём двери надутое пузо, обтянутое шёлковой рубашкой. Стукнул каблуком блестящей туфли по влажной ковровой дорожке, тяжело опёрся на подставленную руку швейцара, так что затрясся зонт, и выбрался весь.
– Акцептор, – будто нехотя, выдавил он. – Готовился, не покладая рук?
Тяжёлый голос не позволял его словам висеть в воздухе. Они моментально падали, и, чтобы разобрать скупые фразы, приходилось наклоняться. Может быть поэтому он так обожал поклоны?
Я даже не стал кивать в ответ на фальшивое приветствие, а почапал рядом, примеряясь к его шагам гейши. Но всё равно устал раньше, чем мы прошли в гостеприимно, для него, конечно, распахнутые двери. Когда-то и меня встречали перед ресторанами и провожали под восторженные взгляды к лучшим столикам.
Реципиент тяжело хрипел, выдувая воздух, поэтому на расшаркивания краснощёкого метрдотеля, лишь пренебрежительно махнул опухшей рукой.
Через залы мне тоже приходилось идти рядом. Опустив голову и не находя себе иного оправдания, кроме лютого голода. Я был собачонкой, которую пустили в кухонную подсобку, чтобы наградить обветренной костью. Разница лишь в том, что она не знала, как по-другому наесться, а я не мог.
Ресторан давил тяжёлыми бронзовыми подсвечниками на стенах, массивными каминными часами на полках, пожелтевшей лепниной и больным тусклым светом. От старого, мёртвого величия рот наполнялся густой, горькой слюной разочарования. Почему богатые выскочки всегда предпочитают этот стиль опошленной классики?
Когда мы добрались до ВИП-зоны, в моём животе бурлило так, что реципиент начал плотоядно улыбаться, но чтобы не испортить себе праздник, всё же одарил меня милостью.
В просторной комнате с собственным проходом на кухню, охотничьими гобеленами на стенах и почерневшим скрипучим паркетом ярко светила хрустальная люстра, компенсируя наглухо зашторенное окно. Прежде чем меня усадили за единственный стол, ресторанный гастроэнтеролог с бородавкой на большом пальце взял кровь и соскоб. Мимолётом глянул на зелёный индикатор экспресс-теста и долго возился с моим языком, задевая бородавкой мою щёку. Сначала он осматривал нитевидные и грибовидные сосочки с краю, а потом продвигался всё глубже, пока за листовидными, не дошёл до желобовидных рецепторов. Когда-то мне даже делали надрез, чтобы добраться до каких-то ферментов, чьи названия теперь приходят в кошмарах вместе с пакостной бородавкой.
После осмотра, я три раза прополоскал рот родниковой водой «Кристалл Трибьют Байкал», охлаждённой до температуры льда и сбрызнутой лимонным соком, пока челюсти окончательно не онемели. Потом выдали мою «кость» – безвкусную овсяную кашу, перемолотую до атомов. Несколько ложек клейкой дряни упали в желудок, и он, обманутый, наконец-то затих.
После этого мне позволили сесть за стол, перегороженный специальной ширмой, препятствующей распространению запахов и проникновению ненужных взглядов.
Реципиент давно сидел с другой стороны. Его приглушённый смех раздавался в те самые моменты, когда я давился при осмотре, и скрежетал зубами, глотая кашу. Он ждал, когда меня «настроят», попивая тот же «Кристалл Трибьют Байкал», только в голубых бутылках с надписью «Ограниченная партия». Из-за чего и так самая дорогая в мире вода, стоила ещё дороже.
Видеть, что именно он пьёт, я не мог, но за последние месяцы досконально изучил его привычки. Воду дешевле ста пятидесяти баксов, он за воду не считал. Это тот же putain de merde mauvais goût. Простите за мой французский, иногда прошлое напоминает о себе.
Чтобы ничего не отвлекало от процесса будущего наслаждения, мои руки приковали к столу ладонями вниз. С противоположной стороны болталась ещё пара наручников для следующего гостя. В рот мне вставили силиконовую капу. На глаза нацепили маску-блекаут. На затылок нанесли термопасту и ремнём притянули передатчик. Провода некоторое время касались кожи на шее, но потом их убрали. Ведь отвлекаться, даже на такую ерунду, я не имел никакого морального права.
Сигнал, как всегда, неожиданно, воткнулся в темечко, и с непринуждённостью двухдюймового бура, полез внутрь моей головы, безжалостно раскидывая мысли и ощущения, даже самые интимные. Запретных уголков для него не существовало. Реципиент не платил за стеснительность и плевал на личное пространство, даже если оно находилось в чужой голове. Каждый поворот ментального сверла ломал барьеры и скрежетал костями черепа. Казалось, что вокруг отверстия вздуваются кровавые пузыри с пеной моего самоуважения и во все стороны летят ошмётки моего поруганного серого вещества. Что они уже заляпали бесценный передатчик и теперь брызги падают на белоснежную скатерть на столе. А бур визжит на пике возбуждения и проталкивается всё глубже и глубже…
Когда боль достигла границы красного коридора, а зубы, несмотря на защитную капу, затрещали, наступила долгожданная невесомость. На несколько мгновений, я перестал чувствовать собственное тело. Эйфория окутала сознание. От волны лёгкости, поднимающей меня всё выше и выше, хотелось петь и танцевать. А потом, я рухнул обратно. Падшим ангелом слетел с небес и с оглушительным грохотом ворвался в обрюзгшую немощь реципиента.
