ГЛАВА 1. Сиротский дом
Олира с полным тазом мокрых пеленок вышла на задний двор. Поправив сбившийся платок, вздохнула и поставила груз на залитый краской чурбан.
Смена выдалась тяжелой. Ночью подкинули еще двоих детей. Одного больного корью, другого – такого хиленького, что неизвестно, в чем душа держится. Оба мальчики. Странно, обычно их оставляют, а избавляются от девочек – обуза, лишний рот. Мальчик же – работник. Но здесь не спрашивали у матерей, почему они оставили детей на столике под окном, а просто забирали и выхаживали, если могли. И Олира всю ночь хлопотала над младенцами, а с утра, как обычно, обошла детские кроватки и постирала белье.
«Мага бы сюда!» – вздохнула женщина, вспомнив о мальчике с корью. Вряд ли он выживет: болезнь запустили. Но услуги профессионального лекаря с дипломом Университета не по карману приюту, у него даже собственного врача нет. Раз в неделю заходит мэтр Армэ, практикующий в соседнем квартале, осматривает малышей, выписывает капли и порошки. На большего пожертвований не хватает. Как ни пыталась Олира и другие воспитательницы воззвать именем Сораты к совести и сердцу горожан, те оставались глухи.
Милетская префектура выделяла на нужды подкидышей смехотворную сумму, еще немного добавлял совет попечителей во главе с графом Легейским.
В Тордехеше не любили брошенных детей, вернее, о них не думали вовсе. Отчаявшиеся матери могли подкинуть младенцев на воспитание в храм, если уж не желали оставить умирать на улице. Специальные приюты открывались редко и исключительно по чьей-то инициативе свыше. Захочет префектура – построит, нет – пусть дети выживают сами, как могут.
Мокрые пеленки липли к рукам и пахли мыльным корнем. Они только формально назывались чистыми: никто в приюте не тратил силы на стирку казенного белья. Не воняют – и сойдет.
Олира злилась и торопилась скорее закончить работу.
Спина болела, руки покраснели от воды.
Во дворике царило спокойствие – такое блаженство после ора десятков младенцев.
Чирикали птицы на одиноком старом ясене. Кора с него слезла, а древесина покрылась разными надписями – свидетельствами шалостей приютских детей. Они жили под опекой воспитательниц до пяти-шести лет, а потом отдавались в обучение и в приют больше не возвращались. Охотнее всего детей брали ремесленники и фермеры. Оно и понятно: лишние руки всегда в хозяйстве нужны, а образование для хозяйства не требуется.
На Олиру падала косая тень от кухонного корпуса. Оттуда несло запахом подгорелого молока.
Веревки постепенно склонялись под весом белья, а таз пустел.
Олира уже предвкушала, как снимет передник и хлопнет, наконец, калиткой приюта. Как же она устала! Но и это не главное: ей необходимо как можно скорее зайти в Следственное управление. Тут каждый день на счету.
С некоторых пор Олира подозревала неладное. Все началось с того, что, придя на дежурство, она не досчитывалась детей. Нет, случалось, они умирали, но не внезапно же! Олира ходила к заведующей, выспрашивала, и получала один и тот же ответ: «Ушел к божественным брату и сестре». Она сначала верила, а потом задумалась. Слишком часто умирали дети, да еще не по одному, а трое-четверо сразу. Если бы они заразились, Олира, дежурившая в приюте через день, заметила бы. А тут – вчера здоровый малыш, а сегодня даже гробика нет.
А потом Олира заметила, как одна из воспитательниц ночью ходила по спальням с каким-то человеком. Тот пришел уже в позднее время, когда над городом сгустились сумерки. Воспитанница лебезила перед ним, улыбалась и расхваливала детей.
Лица незнакомца Олира не разглядела, запомнила только фигуру и голос – тихий, спокойный, но властный. Человек не слушал воспитательницу, кажется, его интересовало только здоровье и возраст детей.
Странно, но именно те, которые ему приглянулись, на следующий день исчезли.
На этот раз заведующая, госпожа Сара Мранес, буркнула, что их усыновили. Олира порадовалась и думать забыла о детишках до сегодняшней ночи.
Она услышала все случайно, когда бегала во двор за водой.
В окне заведующей теплилась одинокая свеча. Сначала Олира не обратила на нее внимания, но затем задумалась, почему начальница не ушла домой. Природное любопытство заставило на время позабыть об орущих младенцах, взять лестницу и заглянуть в окна кабинета. Вдруг воры?
Однако оказалось, в ночной час бодрствовала именно госпожа Мранес. Олира узнала ее голос.
Простенькие белые занавески трепетали от легкого летнего ветерка, подоконник серебрил лунный луч.
Олира не видела людей – только их силуэты, но могла поручиться, собеседник госпожи Мранес – мужчина. Тот самый мужчина, который некогда смотрел на детей.
Говорили о деньгах. Госпожа Мранес жаловалась, что дали мало, и требовала еще. Собеседник возразил – она сама по уши замешана в грязном деле.
Госпожа Мранес поджала губы и процедила:
— Ах так! Тогда всего хорошего, господин.
— Не выйдет, — рассмеялся незнакомец.
Олира тут же смекнула, что он никакой не дворянин, иначе бы заведующая называла его благородным сеньором. Но тогда почему перед ним заискивались другие?
— Хорошо, — вздохнула госпожа Мранес, — но это в последний раз.
— Ой ли? – рассмеялся незнакомец. – Вы любите деньги, у вас много детей, а у меня много денег и нужны дети. Думаю, мы всегда найдем общий язык.
Олира не могла больше подслушивать, но разговор дал богатую пищу для размышлений. Она вновь и вновь прокручивала в памяти слова заведующей и ответы того господина, вспоминала детей, на которых тот смотрел, и гадала, почему за усыновление платили деньги да еще отдавали воспитанников ночью, тайком. Ведь не пойди она, Олира, за водой, никто бы не узнал, что начальница не ушла. Более того, служащие пребывали бы в полной уверенности, будто Сара Мранес спокойно спит в постели, пока они борются за жизни младенцев.
Сейчас, когда с работой было покончено – последняя пеленка, и она свободна, — Олира всерьез задумалась о пропаже детей и решила поделиться подозрениями с властями. Чем больше она об этом думала, тем больше приходила к выводу, что детьми торговали. Очевидно, тот господин скупал каких-то особенных, раз его так волновали возраст и здоровье. В любом случае, в стенах приюта творились противозаконные деяния, и Олира не желала молчать. Она женщина честная, а дети не товар, чтобы их продавать, пусть даже и безродные. Они же не виноваты, что их матери уродились шлюхами и бродяжками.
С облегчением расправив плечи, Олира потянулась, зевнула и понесла таз в кладовую. Там же с облегчением сняла передник и платок, сложила на полку и отправилась встречать сменщицу. Как и предполагала Олира, та гоняла чаи с кухаркой, делясь последними сплетнями.
