«Женщина знает, что мужчина должен быть старше, чем она. Но где их взять – стольких взрослых мужчин?» – думая примерно так, Женя в конце концов приучила себя к мысли, что ей здорово повезло с мужем, ее ровесником. Она могла смотреть на него снизу вверх, перестала ходить на каблуках с «Той самой Встречи» и как-то незаметно научилась задавать интересные ему вопросы и зачарованно слушать, кивать, непонимающе и наивно хлопая ресницами.
Его, как она привыкла думать, покорила в ней какая-то «внутренняя красота», которую он однажды сумел увидеть, хотя, что это такое, Женька себе не представляла и ограничивалась одним абстрактным словосочетанием, за которым якобы присутствовал некий непостижимый и прекрасный мир.
Как-то, еще до свадьбы, они стояли на крутом волжском обрыве, и она, раскинув руки и закрыв глаза, позволяла ему гладить свои волосы и шею; была неподвижна так долго, что он спросил:
– Что ты делаешь?…
– Я ловлю ветер… – ответила, и тогда он легко поцеловал ее и подхватил на руки, словно и был тем самым ветром, а она – птицей. А над рекой и впрямь гулял ветер – она помнила, как он развевал ее расстегнутую на груди блузку и заглядывал в глаза, со слезами умиления от странной радости – единственной возможной в этой жизни радости, для которой и слезы, и улыбка, и грусть – все отражает одно и то же чувство.
Этот волжский ветер проник в них, заставляя иногда ежиться от озноба или беспричинно смеяться друг над другом… И их жизнь началась, как начинается жизнь сотен молодых семей в этом мире, где через год за порогом юности ждет неизвестное завтра, через два десятки событий происходят и забываются, в третий женщина постепенно теряет подруг, и в четвертый находит домашнее хозяйство в совершеннейшем запустении…
– А знаешь, какой завтра будет день? – она приподнялась на постели и застенчиво улыбнулась, – Ты знаешь? – а он лежал неподвижно, словно не мог надышаться домашним запахом подушки… – Нет, ты же помнишь?! – Женя стянула с мужа одеяло и вся укуталась в него, продолжив, мечтательно глядя в потолок, – Годовщина нашей свадьбы!
– Неужели? – он проснулся, сел, посмотрел на часы, нашаривая одеяло, … и опять лег, умудрившись завернуть свои горячие пятки в простыню – совсем близко от ее ног… – Ладно… – зевнул, закинув на нее руку как на спасательный круг. Она, старательно пытаясь последовать его примеру и задремать, закрыла глаза, обняла ладонью щеку и загадала желание.
«Сегодня, вернувшись с работы, он принес подарок – большую, интересно шуршащую изнутри коробку, и показал ее мне: «Это паззлы, – сказал он, – самое то, чтобы занять массу твоего свободного времени…»
Сказано это было с усмешкой, годом раньше я никогда не отнесла бы ее на свой счет. Теперь, наверное, времена изменились… или я стала хуже выглядеть, или он вдруг решился и выразил ночами мучающие меня кошмары о том, что ему одному трудно, что мне надо найти работу, а не сидеть дома в ожидании, ожидании… в каком-то ожидании».
– Зачем ты подарил их мне? Я никогда этим не занималась… – она опасливо подошла к коробке и, склонив голову, изучающе на нее посмотрела. Белая, тонкая и ощутимо плотная, с лежащей на ней сверху большой рукой мужа, коробка притягивала и манила Женю, одновременно вызывая чувство некоторой запретности и запредельности того, что так ненавязчиво прикрывает мужская пятерня… «Интересно, стоит ли?..»
– Ничего, это не трудно. Когда все соберется, получится прикольная картинка, – он ткнул пальцем, – Видишь, такая же маленькая есть здесь на крышечке. Замок сбоку и еще что-то… Мы ее склеим и прибьем к стене, чтобы разнообразить интерьер.
Секунду Женька любовалась его неподвижным лицом, не сочетающимся с рублеными жестами, которыми он помогал себе говорить, потом, задумавшись, испугалась – уж лучше бы он сказал, что прихватил подарок случайно, вдруг вспомнив о дате, а иначе – ее труд, и все, что она делает по дому, он считает прикольным? Их любовь он бы тоже повесил на стену – как вешают на стену распятье в некоторых домах, будто заново распинают Христа? Стало страшно, но рассмотрение этих своих жутких ассоциаций она решила отложить на неопределенное время. Пока.
– Я не смогу – Женя задумчиво вытерла о фартук ладони и убрала их за спину.
– Да ты что, Жень? Чего накуксилась? Я же просто купил, тебе же скучно… говорят, нормальный… – недоуменно пожимая плечами, он прошел на кухню, а она, наконец, решившись – а больше от того, что он не смотрит, взяла коробку и тихонечко потрясла, вслушиваясь в недолговечный шорох, – Странно… Подарок купил… просто…
«Может быть, это какой-то вызов? Справлюсь ли я? И если я не справлюсь с этим, то с чем я вообще смогу справиться? Не знаю…» – она прикоснулась кончиками пальцев к тому месту, где показывал он, и решила попробовать.
«Собирая этот рисунок, я буду словно заново собирать себя, по осколкам находя ту внутреннюю красоту, о которой совсем забыла… из этой кучи цветных картонок нужно построить мир, вспоминая все самое хорошее…»
С утра Женя села за паззл. Это выглядело как несложная головоломка, однако деталей было целых четыре тысячи, и все они были перепутаны. Рисунок, который предстояло собрать, на крышке смотрелся омерзительно нечетко, принадлежал перу какого-то Джевана, где на фоне леса и сереющего рядом замка чернела дорога с двумя мелкими фигурками – неясно, чьими, но по странному капризу, Женю это только вдохновило.
«Это моя жизнь», – показалось ей, когда левая часть паззла воплотилась в поле вечерних цветов, убегающих в сторону редкого леса, сразу за которым начиналось почти ночное небо. «А замок такой же прочный и странный, как он», – думала она, когда собирала правую половину. Женя на миг задумалась, откуда в ее мире вдруг взяться ему, потом решила, что он и так взялся ниоткуда, а значит, тоже является частью этого ее мира. Она ощутила себя чуточку ведьмой, которая вот сейчас предсказывает не ей, а какой-то другой Женьке ее судьбу: «Пускай, мне так захотелось, так будет увлекательнее».
Почему-то именно правая часть захватывала ее больше, да и собиралась быстрее: «Боже, неужели я знаю его лучше, чем знаю себя?!» – поразилась она, когда замок окончательно собрался и на две трети превзошел по размерам противоположную половинку рисунка. Из рубленых кирпичей вырастало фантастически мрачное здание, основательно вросшее в землю грубыми зубами камней. Меж ними горело всего несколько окон, в остальных будто обитали приведения. А над темно-синей крышей яростно пылал закат.
«Изо дня в день, из года в год я встречаю его с работы и замечаю, что его взгляд угасает… становится чуть более застывшим и будто застекляневшим… чуть более усталым и отрешенным… Он смеется и говорит, что „остепеняется“, что так выглядят все „заматеревшие“ мужики, но я в это не верю – мне достаточно посмотреть на то, как он ест или мешает ложечкой чай, и вспомнить, как он делал это раньше – вчера или год назад… И все равно он меня любит…»
