Владимир Старшов - Перелётный словарь для почтовой вороны

Название:	Перелётный словарь для почтовой вороны
Автор:	Владимир Старшов
Жанр:	Стихи и поэзия
Серии:	Нет данных
ISBN:	Нет данных
Год:	Не установлен

О чем книга "Перелётный словарь для почтовой вороны"

Автор просит не думать о нём плохо, он не пьяница. Это всё лирический герой, такой-сякой, иногда и чокнешься с ним. Но ответственность за его грехи снять с автора никак невозможно. Стихи окликают поэзию исповедью. И не важно, файлы это или письма в папирусных свитках. Прав Пастернак, книга всего лишь «кубический кусок горячей, дымящейся совести.» Надо только подобрать слова. А словарей теперь, как будто, мало, и – не успеваем…

Бесплатно читать онлайн Перелётный словарь для почтовой вороны

ISBN 978-5-4496-5056-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Пора тополиного пуха

«Сегодня он настроен лупоглазо…»

Сегодня он настроен лупоглазо,

идёт и хочет всё увидеть сразу,

поэтому не видит ни хрена,

и жизнь житейская его обречена,

а с ним навек жена обручена.

Она не разделяет отрешенья,

и не даёт, голубка, разрешенья

среди зимы на самогон и ананас,

и говорит, что это не для нас,

и налицо здесь когнитивный диссонанс.

Он не снимается, и не снимается,

и до весны все маются, и маются,

и пьют, и пьют свой позитивный яд.

И вот весна, и пьяный в доску тополь

баюкает умильно семейку воробьят,

никто под тополем ножищами не топает,

и все в обнимочку тихонечко стоят.

«Как дети дождя и вокзала…»

Как дети дождя и вокзала,

бежали, смеялись, и вслед

какая-то тётка сказала,

что могут проверить билет.

Мы ехали, хлопали двери,

мелькали кусты и мосты,

никто ничего не проверил

до самой последней версты.

«Где шмель, как исполин травинок…»

Где шмель, как исполин травинок,

исполнен мёда и жужжанья,

летает средь больных тычинок —

там жизни видно прилежанье.

Он трудится в сиянье строгом,

в живое золото окован,

как маленький наместник бога

в своём народце лепестковом.

Он может всё – не покалечив,

пыльцу стряхнуть, росинку вправить, —

и небо там шмелю на плечи

не давит, не мешает править.

«Ренуара полотно…»

Ренуара полотно

словно тёплое окно,

покачнётся чуть пространство —

исчезает и оно.

Где-то в комнате камин,

дышит в воздухе жасмин,

я стою среди народа

перед женщиной один.

Эта встреча в полотне

предназначена не мне,

я побуду невидимкой

в запоздалой тишине.

Чтоб, рискуя головой,

понимая – сам не свой,

слышать: цокают копыта

над парижской мостовой,

приближаются шаги

из каштановой пурги…

А на улице московской

не видать уже ни зги,

и кружится снежный зверь,

и снежинок как потерь, —

и смотрительница в тёмном

запирает на ночь дверь.

«Семь вёрст осеннего простора…»

Семь вёрст осеннего простора

в прорехах солнечных и синих,

молчанья день и разговора

с собой и с ним – на паутинах.

Средь маленьких месопотамий,

осиновых и камышовых,

бродил, и злость свою оставил,

всё заросло почти бесшовно.

«Из воздуха и мха…»

Из воздуха и мха,

сопенья динотерия,

и древнего стиха —

дыханье у материи.

И если уколоть

иголкою сосновою —

вся мировая плоть

вздыхает мыслью новою.

«Травы сухие поют…»

Травы сухие поют,

ястреб парит беззвучный.

Есть в бытии уют

самый на свете лучший.

«Там, где бабочка летала…»

Там, где бабочка летала,

мелочь божьего резца,

в синем воздухе осталась

золотистая пыльца.

И пока темнеет лето

у меня в глазах, вослед

всё мелькают пируэты

бабочки, которой нет.

«Опять весенняя лепнина…»

Опять весенняя лепнина,

и чьи-то пальцы на сугробах,

податливы и снег, и глина,

ваятель же, как будто, робок.

То так, то этак мнёт пространство,

меняет свет, меняет тени,

и словно в солнечное пьянство

впадают люди и растенья.

«Я съел большую виноградину с картины…»

Я съел большую виноградину с картины

старинной, в трещинках, какого-то голландца,

где гроздья были словно в паутине,

но замечательно живого глянца.

И эта ягода с повадкою жемчужной,

своей судьбой счастливая вполне,

моим поддавшись пальцам ненатужно,

во тьме холста с семьёй осталась дружной,

и наяву в свету досталась мне.

Вкус оказался в ней настолько терпкий,

что виноградин никаких других отныне

душа окаменелая не терпит;

пусть вепри, гарпии и тернии, и черти —

бог Дионис поёт себе в пустыне,

с последней амфорой всесветный виночерпий.

«Как прилетают первые скворцы …»

Как прилетают первые скворцы —

тут для нытья не остаётся нот,

они такие, право, молодцы,

и каждый что-нибудь поёт.

А перья их чернее чем черны,

и – лёгкими мазками – изумруд,

но я боюсь, что всё слова заврут,

слова лишь на уродливость верны.

Как бы то ни было, не походя творец

исполнил их, а честью дорожа,

и слово в рифму подобрал – скворец,

и, видно, сам от радости дрожал.

«Травинка моя, мы умрём, это правда…»

Травинка моя, мы умрём, это правда,

спастись невозможно, никто не придумал,

но только не завтра, и не послезавтра,

ещё этот ветер далёкий не дунул,

ещё миллионы секунд и отсрочек,

и бог подарил нам какую-то милость

когда от тебя ответвился росточек,

а как я хотел, чтобы ты разветвилась,

травинка моя, нас на свете несметно,

но только по двое, сплетаясь весною,

мы жизнь осыпаем пыльцою бессмертья,

хотя и смешаемся после с землёю.

«Не за горами пора тополиного пуха…»

Не за горами пора тополиного пуха,

помнишь, зимой мы мечтали о ней?

Жизнь, ты прости мне дурацкую кличку «житуха»,

выстели пухом нам несколько ласковых дней.

Пусть он мелькает, пусть как хочет летает

ночью и днём, от зари до зари.

Это отлично, что пух тополиный не тает,

но от него что-то тает внутри.

Скоро начнётся… И ветер закрутится лихо,

белый, мохнатый, весь на виду!

Выйду я к вам, тополя, тополихи,

с милою женщиной город большой обойду.

Нас обогреет пушистая ночь-завируха,

заговорит мягкий шелест аллей.

Вот и настала пора тополиного пуха —

тёплое время, вряд ли бывает теплей.

«Ах, чалый в яблоках денёк…»

Ах, чалый в яблоках денёк,

ты, одичалый мой июльский,

как на бессмертие намёк,

а в сумерках росой намок

и в глиняную дул свистульку.

Я не такой сейчас простак

о счастье задавать вопросы,

пока поёт знакомый птах,

пока дымок от папиросы

переливается в цветах,

молчи и ты – тик-так, тик-так.

«Месяц стрекоз и лягушек…»

Месяц стрекоз и лягушек,

пуха и свежих опушек,

мягкой воды, чистой звезды, —

с привкусом вечным беды.

«Малый ласточкин на обрыве дом…»

Малый ласточкин на обрыве дом

захлёстывается волной.

Души, добытые с трудом,

вмиг развеиваются за стеной.

Для новых жильцов проветриваются дома,

митральный клапан шумит как дождь.

Не надо, не надо сходить с ума,

да раньше времени и не сойдёшь.

«Летят как майский дождь слова…»

Летят как майский дождь слова

и музыки своей не знают,

опять кружится голова,

звучанье их припоминая.

Нежданно попадая в тон

звенящих по ветру растений,

так яблоком попал Ньютон

в литые струны тяготений.

И так вбежал Гвадалквивир,

в пространствах изменивши русло,

в другой, заснеженный эфир,

и в завыванье речи русской.

«В оркестре всех скромнее контрабас…»

В оркестре всех скромнее контрабас,

не суетится и вперёд не лезет,

все сядут, он стоит как добрый Карабас,

нутром отзывчив, музыке любезен.

Пока трубач вдувается в трубу

и пианист громит клавиатуру,

он говорит тихонечко «бу-бу», «бу-бу»,

и согревает сердца кубатуру.

И, заглянув в себя со стороны,

вы видите глазастою щекою

свои четыре под ключицами струны,

перебираемые тёплою рукою.

«Огромный надвигается рекой морской толкач…»

Огромный надвигается рекой морской толкач,

и в серую волну идёт он против шерсти,

и должен Енисей хребет слегка напрячь —

куда как здоровы толкаться дизельные черти.

Пока до Ангары допрут могучий рык,

болючий на плече пророется арык.

Следующая страница

С этой книгой читают

Красота кончается зверем. Поэма

Сергей Бурый

Когда-то давно люди и звери жили вместе. Люди правили, звери охраняли. Люди были разумом, звери – силой.Чтобы потешить зверей и дать им насладиться силой, Правитель людей ежегодно устраивал для них Праздник зверства. Его венцом была охота двенадцати избранных зверей за двенадцатью избранными девицами.

Читать

Чудеса рождения

Яна Филиппова

Дети всегда дарят новые чувства. Ничто не сравнится с тем, что чувствуешь когда у тебя рождается ребенок.О материнстве – как я его понимаю и чувствую…

Читать

Сборник стихов

Лара Павловская

Лара Павловская – поэтесса из Бреста, Беларусь. В свои юные 70 лет она продолжает радовать читателей глубокими и искренними стихами. Её творчество пронизано философскими размышлениями, светлыми эмоциями и теплотой, которые находят отклик в сердцах.

Читать

Мое Зауралье

Алексей Лукинов

«Мое Зауралье» – сборник стихов, начатый в послевоенные годы, где автор рассказывает о детстве и юности, описывает романтику туристических походов, показывает крепкую дружбу школьных лет, демонстрирует успехи и достижения в спорте, восхищается самоотверженной любовью матери и воспевает красоту Каргапольской земли.

Читать

Голос травы. Шестая книга стихов

Ива Афонская

В тематической книге стихов «Голос травы» собрана философская лирика поэтессы 1988—2005 годов на тему природы, её значения в жизни человека, взаимоотношениях человека и природы.

Читать

Пугало огородное. Рассказ

Виктор Вержбицкий

Новая история от таинственного Братства Полуночников. На этот раз рассказ несёт в себе праздничную атмосферу Хэллоуина. В маленьком техасском захолустье проводится конкурс на самое жуткое пугало к Хэллоуину. Мечтающий заполучить славу мальчишка загорелся желанием в нём участвовать, но неожиданная встреча с таинственным незнакомцем в корне переворачивает все дальнейшие события. День Всех Святых будет осквернён кровью…

Читать

Мегрэ и привидение

Жорж Сименон

Жорж Сименон писал о комиссаре Мегрэ с 1929 по 1972 год. «Мегрэ и привидение» (1964) повествует о стремительном и захватывающем расследовании преступления в мире искусства, нити которого ведут из Парижа в Ниццу и Лондон.

Читать

Мегрэ в меблированных комнатах

Жорж Сименон

Жорж Сименон писал о комиссаре Мегрэ с 1929 по 1972 год. Роман «Мегрэ в меблированных комнатах» пользовался особой любовью Сименона: «Лично мне он очень нравится. Немного приглушенный, размытый, словно этюд в миноре» (из письма Свену Нильсену, 23 февраля 1951).

Читать