Она лежала и смотрела ему в глаза. Точнее, он ей. Видела ли она его? Он надеялся. Из последних сил. В отчаянии и навалившейся тоске. Когда ее дыхание останавливалось, он напрягался, ком подкатывал к горлу: «Всё…» Его дыхание тоже отлетало. Он переставал ее гладить. Но через минуту-другую, казавшиеся вечностью, по ее телу пробегала короткая судорожная волна. Новый, едва уловимый вздох. Его вспыхнувшая на мгновение надежда. И снова исчезающая неуловимая жизнь под его рукой, как тающая снежинка на ладони. «Майя! Майечка! Маюша! Ну же!..»
…Они лежали рядом, почти вплотную. Ее зеленые глаза неподвижно всматривались в него. Он смотрел, смотрел, продолжая гладить. Пытался запомнить ее всю. Сохранить в памяти. Навсегда…
Она появилась в его жизни двадцать лет назад, когда ему не было и шести. Они носились по цирковым гостиничным номерам, переворачивая все вверх дном под смех и возгласы родителей. Переезжали на машине из одного гастрольного города в другой, что она не любила. Вечно вопила и рвалась на волю. Возвращаясь в Москву, сметала в квартире шторы, ковры, покрывала. Это был ее дом. Она – Черная Королева! С пронзительно зелеными глазами. Единственная кошка в мире, которая могла улыбаться. Которая постоянно что-то пыталась сказать на человечьем языке. И было часто понятно, что она говорит, что хочет. Двадцать лет!..
Теперь она лежала на ковре поверженная, плоская, как земной шар. Ее исхудавшее, практически невесомое тело не имело сил. Когда-то оно было нежно-шелковистым. Теперь же – заметно вылинявшее, с неожиданно жесткой короткой шерсткой. Какое-то посеревшее, словно извалявшееся в пыли…
Он гладил ее, едва прикасаясь, боясь причинить лишнее страдание. Как если бы обожженной ладонью о ладонь…
Светлана затаилась на кухне. Только по горьким вздохам и жалобным бормотаниям сына Пашки она понимала, что происходит в комнате. Смотреть на это было выше ее сил. Она в своей жизни уже многое и многих потеряла. Теперь вот это. Еще один огромный кусок жизни уходил в прошлое. Ожидаемо. Неожиданно…
Пашка продолжал лежать на ковре рядом и смотреть ей в глаза. Они любили друг друга. Искренне. До отчаяния. До глубоких царапин на руках и сердце. Он смотрел, смотрел, проникая в уходящую навсегда непонятность бытия. Глаза ее оставались пронзительно зелеными. Чистыми, ясными. Как в ее молодости. Не замутненными прожитыми годами и уходом. Ее неповторимые глаза! Которые так и не закрылись. Она улыбалась…
Похоронили ее в университетском саду. Под старой раскидистой яблоней.
Домой возвращались молча. Стрелками вправо отмеряла жизнь декабрьская ночь. Теплая, тихая. За спиной, прикрытый черными силуэтами деревьев, высился шпиль университета. Впереди раскинул широкие объятия много раз хоженый перекресток. «Направо пойдешь… Налево пойдешь…»
Сгоревшим седым салютом падал на лицо и под ноги снег. Мягкий, крупный. Словно лебяжий пух. Укутывал деревья зимними шарфами, умывал лицо влагой. Выстилал впереди дорогу белой скатертью…
Комната кричала тишиной. За окном падающий снег переродился в зимний дождь. На оконном стекле снаружи копились крупные капли. Они соединялись и срывались в низ оконной рамы, оставляя изогнутый след. Появлялись, играли хрустальными бликами, обнимались и снова падали.
За окном косая линейка дождя раскачивала тусклый фонарь, зачеркивая прошлое. Новый зарождающийся день был пуст и темен. Не спалось…
Этот Новый год был не похож на все предыдущие. Впервые они ничего не загадали на будущее. Никто. Ни Пашка, ни его мать Света, ни отчим Вениамин Грошев. Словно сговорились. Обычно они записывали свои желания на бумажках. В полночь, под бой курантов, написанное сжигали, запивали шампанским и потом целый год наблюдали – сбывается ли загаданное? Почти всегда сбывалось…
Пашка с раннего детства слышал о загадочном Захарыче, которого постоянно вспоминали мама с дядей Веней, особенно в декабре. Со временем он понял, что в этот предновогодний месяц у Захарыча был день рождения.
Дни рождения маленький Пашка любил. Всегда ждал подарков. Особенно ему нравился Новый год, когда Дед Мороз приносил под елочку то, о чем Пашка мечтал. Каким образом Дед Мороз догадывался о его сокровенных желаниях, он не понимал. Когда писал ему письма с просьбами и обещаниями себя хорошо вести – это понятно, а когда молчал – как? Это оставалось тайной.
В результате многолетних разговоров о загадочном Захарыче у Пашки сложился яркий портрет – высокий, добрый старик, с длинными седыми волосами, бородатый. Меж собой мама с Пашкиным отчимом часто называли Захарыча дедом. Как-то само собой сложилось, что Захарыч и Дед Мороз стали неразрывным целым. Кому-то где-то были дороги Санта Клаус, Святой Николай, а Пашка ждал своего Деда Мороза – циркового, которого звал не иначе, как Захарыч. Что и осталось на всю жизнь…
…Куранты отсчитывали последние мгновения года уходящего. Грошев молча разлил полусухое по бокалам. Золотистый напиток пенился, шептал пророчества.
– С Новым годом! Пусть он будет лучше прежних.
Грошев поиграл желваками, вспоминая.
– За всех наших! Помянем!..
Не глядя друг другу в глаза, приподняли запотевшие бокалы, отпили по глотку. Не сговариваясь, встали, неожиданно для себя обнялись и замерли, вслушиваясь в дыхание друг друга. Год начался. Каким он будет?.. Ушедший закончился потерей. Они, оглушенные горем, медленно приходили в себя. Какие уж тут желания. Но жизнь никто не отменял…
Настроение было странным. Скорее, никаким. Бывает такое – внутри пустота. Ни хорошо, ни плохо. Как жить дальше, Пашка не понимал. Было ощущение, что никакого завтра у него нет. Всё – стена! Тупик. Да, без излишней скромности, он – жонглёр с мировым именем. Лучшие международные цирковые конкурсы успел выиграть. Импресарио его знали. В цирковых каталогах он теперь есть. Но душа жаждала чего-то иного, чего в его жизни пока не было. И отсутствие «этого» его тяготило. А тут еще его Маюша…
Почти всю жизнь вместе, неразрывно. Ушло что-то важное, чему нет замены. Это была его первая серьезная потеря в жизни. Не считая той, в Америке…
Знакомые пожимали плечами – подумаешь, какая-то кошка. Все мы смертны. О людях бы так переживали.
Пашка никому ничего не объяснял. Все перемалывал, пережигал внутри, не показывая своих эмоций. Почти…
Сегодня, вдруг, нестерпимо захотелось на воздух. Он глянул на ходики, цокающие маятником, на котором качался улыбающийся клоун, – час ночи. За окном падал снег. Было светло от фонарей и обилия белого.
Он оделся, тихо выскользнул за дверь, чтобы не разбудить мать с отчимом.
