Жатва начинается, и остается лишь страх. Так все и происходит, каждую ночь в одно и то же время.
Проходят минуты или даже часы – сложно сказать, – и в какой-то момент у меня начинаются галлюцинации.
Мой разум растворяется в боли и панике, и вот я уже за пределами камеры. Я стою на крыше Вертикали «Черная дорога» – башни с километр в высоту, где я когда-то жил. Светловолосый мальчик что-то кричит, пытается достать пистолет из кармана, отступая к краю здания, в то время как девушка в маске ведьмы подходит к нему все ближе и ближе. Если я ничего не сделаю, он убьет ее.
– Отойди! – кричит он, голос его дрожит от ярости и страха.
Еще один рывок, и вот ему удается достать пистолет из кармана. Он делает шаг назад, увеличивая расстояние между собой и девушкой в маске, и направляет пистолет ей в лицо.
Жатва заканчивается, и я открываю глаза. Я лежу, полностью истощенный, на твердом бетонном полу моей крошечной серой камеры. Сердце бьется громко и быстро, отражаясь эхом от стен прозрачной стеклянной трубы вокруг меня.
Я пытаюсь подготовиться к тому, что будет дальше, пытаюсь задержать дыхание, но времени нет. Вода хлещет с потолка мощным потоком, и я почти уверен, что задохнусь. Мои легкие горят, а труба продолжает заполняться водой с химикатами. Мое истощенное тело умоляет меня вдохнуть кислород, но если вдохну, то умру.
Спустя, кажется, лет сто в полу открывается решетка, и стекающая вода под давлением прижимает меня к полу. Вода ушла, я лежу, хватая ртом воздух и пытаясь откашляться.
Затем приходит горячий воздух: струя непрерывного ветра, горячего настолько, что он практически обжигает мою обнаженную кожу.
Наконец одежда на мне высыхает, поток воздуха прекращается, труба поднимается обратно в потолок до следующего дня, а я, не в состоянии пошевелиться, так и остаюсь лежать на холодном полу.
В Аркане это единственное подобие душа, на которое можно рассчитывать, – утвержденная правительством пытка водой, имитирующая утопление.
Скоро пойдет дождь. Каждую ночь, несмотря на боль после жатвы энергии, я заставляю себя не спать, чтобы посмотреть на дождь. Он начинается в полночь – спустя полчаса после завершения жатвы – и льется стеной, словно муссон, на протяжении тридцати минут.
– Хэппи [1], поговори со мной, – выдавливаю я, задыхаясь, и экран на стене оживает.
– Да, заключенный? – отвечает мне спокойный, почти умиротворяющий женский голос.
– Состояние жизненно важных органов? – командую я.
– Сердцебиение двести один удар, замедляется. Давление крови сто сорок на девяносто. Температура тридцать семь и две. Частота дыхания сорок один…
– Хорошо, хорошо, – прерываю я, – спасибо.
Я встаю – от такого простого действия ноги дрожат и сводит мышцы. Я осматриваю камеру и постепенно успокаиваюсь: те же четыре серые стены, голые, только в одной из них дверь тридцать сантиметров толщиной, на другой – экран и крошечное окно в задней стене; односпальная кровать с тонким покрывалом и тонкой подушкой; унитаз из нержавеющей стали в углу и раковина рядом с ним; стопка книг да стол, приваренный к полу, – вот, пожалуй, и все.
Подняв глаза на затемненный экран, вижу, что через пять секунд наступит полночь, а я, кажется, еще не до конца оправился. Изнуренный, я заставляю дрожащие ноги двигаться, подхожу к задней стене и сквозь крошечное прямоугольное окно устремляю взгляд на небо.
Я до сих пор дышу так тяжело, что мне приходится слегка отстраниться, чтобы стекло не запотевало.
Сотни маленьких взрывов вспыхивают в темной ночи. Я не слышу их, потому что комната звукоизолирована, но помню этот звук с детства и могу представить разрывающее воздух эхо. Темные облака, оставшиеся после взрывов, сливаются в сплошную пелену дыма. Дождь начинается с такой силой, что первые капли буквально отскакивают от бетона. Глубокие лужи образуются за считаные секунды, и запах дождя поражает меня – не настоящий, конечно, но я помню из детства, как пахнет дождь: свежий, чистый аромат. Если закрыть глаза, то я могу отчетливо услышать и шум дождя; каждый раз, когда я думаю об этом, мне хочется выйти и ощутить капли на своей коже, но я не могу.
Дождь означает новый день. Второе июня, мой шестнадцатый день рождения. Я здесь уже более двух лет. Начинается мой семьсот тридцать седьмой день в Аркане.
– С днем рождения, – шепчу я.
– С днем рождения, заключенный номер 9–70–981, – отвечает мне экран.
– Спасибо, Хэппи, – бормочу я.
Я ложусь и стараюсь не плакать, убеждая себя, что пользы от этого никакой, что ничего не поменяется, но не могу остановить слезы в глазах.
Я чувствую близость стен, толстый металл двери, которую я никогда не открою, чувствую тщетность всего этого. Я твержу себе, что мне не нужно соглашаться на Отсрочку, что могу отказаться от нее и принять тот факт, что меня приговорили к смерти, а значит, смерть – единственный выход отсюда. Мне не нужно бороться с этим.
Чувство бесполезности и безнадежности – вот что остается, если лишить власть сострадания, правосудие – милосердия, если позволить машинам решать судьбу людей.
И снова я просыпаюсь раньше, чем прозвучит будильник.
Я наблюдаю, как экран переключается из неактивного спящего режима в яркое свечение.
07:29 переходит в 07:30, и я повторяю в унисон будильнику:
– Заключенный 9–70–981, сегодня четверг, второе июня. День семьсот тридцать седьмой в Аркане. Температура в вашей камере девяно…
– Пропустить, – бормочу я и, взмахнув ногами, встаю.
– Хорошо. Пожалуйста, выберите завтрак, – требует голос.
Я прошу Хэппи дать мне тосты и апельсиновый сок.
Я поворачиваюсь к экрану: в левом верхнем углу моя фотография. Это фото было сделано в день моего заключения и получилось ужасным: у меня ошеломленное выражение лица, то тут, то там шрамы выделяются белыми пятнами на моей темной коже; мой нос выглядит больше обычного, а уши торчат, как ручки кувшина. Если бы я был богатым, эти нетрадиционные черты были бы косметически исправлены до моего рождения, но я Убогий, так что жить мне с большим носом, кривыми ушами и шрамами, которые я заполучил уже позднее. Хотя я не против – мама всегда говорила, что они придают мне характер. Под фотографией – информация, которую экран зачитывает мне каждое утро: температура снаружи, температура в камере, дата и время, количество дней, прожитых мною в Аркане, и обратный отсчет до моей казни и до следующей Отсрочки – они проходят с разницей в один день.
