Майское утро выдалось дождливым и промозглым, как, впрочем, часто бывает на берегах Невы. Мрачные темно-серые тучи исторгали из себя не дождь, а отвратительную мелкую морось, которая подобно рою мошкары повисла в воздухе. Спрятаться от влаги, пронизывающей всё в этом богом забытом краю, было совершенно невозможно.
Оставив последние попытки найти хоть крупицу уюта в палатке, Борис Петрович Шереметев вышел наружу и зло сплюнул.
– Колька где? – обратился он к караульному, стоявшему у входа.
– Трапезничает, ваше высокопревосходительство! – отчеканил караульный.
– Болван! – повысил голос граф. – Трапезничать он изволит, видите ли. Гони его сюда!
Караульный побежал исполнять поручение, а граф тем временем с неудовольствием осматривал солдатский лагерь. В тех местах, где ещё вчера зеленела трава, земля превратилась в чёрно-коричневое месиво, равномерно вымешанное солдатскими сапогами. Это месиво украшали пятна солдатского варева, недоеденного вчера и вылитого из котлов утром, а кое-где и блевотины.
После недавнего покорения Ниеншанца царь велел выдать солдатам по семи чарок водки, а офицерам и того больше. Из-за празднования победы толком разместиться в крепости войско не успело. Граф насилу отправил на крепостные стены небольшой отряд артиллеристов, к вящему неудовольствию последних.
Зато враг кое-что успел. Этой ночью в палатку графа ворвался запыхавшийся разведчик и доложил Борису Петровичу, что недалеко от устья Невы появилась шведская эскадра из девяти судов. Всё утро граф гадал о серьёзности намерений командира эскадры и о том, что теперь с этой эскадрой делать. «Опять этот Нумерс – с раздражением думал граф – Всё ему неймётся».
– Ваше высокопревосходительство! – прокричал запыхавшийся Колька.
Николай Прусов, невысокий, щуплый фельдфебель, с беспокойством смотрел на Шереметева. Граф с отвращением отметил, что на пышных усах фельдфебеля поселилась перловая каша – следы недавней трапезы.
– Петр Михайлов где сейчас? – спросил граф.
– Не могу знать кто таков Петр Михайлов, ваше высокопревосходительство! – ответил Прусов, попытавшись выпрямиться и выпятить грудь.
– Болван! – крикнул граф. – Царь это! Где он сейчас?
Не меньше, чем неопрятность фельдфебеля, Шереметева раздражала привычка царя называться бомбардиром Петром Михайловым. «На всю Европу ославился! Будто его неприятель не узнает» – думал граф.
– Они… с Александром Данилычем… того… – промямлил Прусов.
– Чего «того»? – граф понизил голос.
– В палатке Александра Данилыча со вчерашнего вечера… Говорят, совет держали. – ответил Прусов совсем тихо.
– Пошёл прочь! И чтоб никому! – поморщившись сказал граф.
***
Борис Петрович неторопливо приблизился к палатке Меньшикова. Караульных не было и потому граф подошёл к самой поле.
– Ваша милость! – деликатно сказал граф.
Из палатки послышался шум и тихие голоса.
– Mein Herz, ты хоть сюртук накинь! – сдавленным голосом прошептал Меньшиков.
Пола откинулась и наружу вышел Петр в рубахе навыпуск.
– Что тебе, граф? – сердито спросил царь.
– Опять Нумерс с эскадрой. Стали недалеко от устья. Девять кораблей. – кратко отрапортовал граф.
Петр нахмурился.
– Пошли граф, совет держать будем. – сказал он и, обернувшись, с некоторым сожалением взглянул на палатку.
***
В штабном шатре было шумно, душно и накурено. Петр, Шереметев, Меньшиков и несколько офицеров обступили стол с картой.
– Да не знают они про крепость, потому и приплыли! – горячился царь.
– Их разведка могла и не успеть донести. Крепость быстро пала. – добавил капитан Зиновьев подкручивая ус.
– Чего рядить-то? У нас кораблей всё равно нет. – сказал граф.
Все грустно замолчали.
– А может дать им знать, что крепость не сдалась? Вдруг они корабли сюда направят? – с надеждой спросил Пётр. – Наши ещё незнамо когда построят. Зело полезно было бы отбить хоть один бот.
