Одна́жды игра́ли в ка́рты у офиц́ера Нару́мова. До́лгая зи́мняя ночь прошла́ незаме́тно; се́ли у́жинать в пя́том часу́ утра́. Те, кото́рые оста́лись в вы́игрыше, е́ли с больши́м аппети́том; остальны́е, в рассе́янности, сиде́ли перед свои́ми пусты́ми таре́лками. Но принесли́ шампа́нское, разгово́р оживи́лся, и все при́няли в нём уча́стие.
– Как дела́, Су́рин? – спроси́л хозя́ин.
– Проигра́л, как обы́чно. На́до сказа́ть, что я несча́стлив: игра́ю, не риску́я, никогда́ не горячу́сь, ниче́м меня́ с то́лку не собьёшь,[2] а всё вре́мя прои́грываю!
– И ты ни ра́зу не рискова́л в игре́?.. Твоя́ твёрдость мне ка́жется удиви́тельной.
– А како́в Ге́рманн![3] – сказа́л оди́н из госте́й, пока́зывая на молодо́го инжене́ра, – никогда́ в жи́зни не брал он ка́рты в ру́ки, а до пяти́ часо́в сиди́т с на́ми и смо́трит на на́шу игру́!
– Игра́ увлека́ет меня́ си́льно, – сказа́л Ге́рманн, – но я не могу́ же́ртвовать необходи́мым в наде́жде получи́ть изли́шнее.
– Ге́рманн не́мец: он расчётлив,[4] вот и всё! – заме́тил То́мский. – А е́сли кто для меня́ непоня́тен, так э́то моя́ ба́бушка, графи́ня А́нна Федо́товна.
– Как? что? – закрича́ли го́сти.
– Не могу́ поня́ть, – продолжа́л То́мский, – почему́ ба́бушка моя́ не игра́ет в ка́рты!
– Да что ж тут удиви́тельного, – сказа́л Нару́мов, – е́сли восьмидесятиле́тняя стару́ха не игра́ет в ка́рты?
– Так вы ничего́ про неё не зна́ете?
– Нет! коне́чно, ничего́!
– О, так послу́шайте.
На́до знать, что ба́бушка моя́, лет шестьдеся́т тому́ наза́д, е́здила в Пари́ж и была́ там в большо́й мо́де. Наро́д бе́гал за не́ю, чтоб уви́деть la Vе́nus moscovite;[5] Ришелье́[6] за ней уха́живал, и ба́бушка говори́т, что он чуть бы́ло не поко́нчил с собо́й[7] и́зза её жесто́кости.