Мы все рождаемся одинаковыми. Одинаково счастливыми, одинаково красивыми и удачливыми. И у каждого из нас есть выбор. Кто-то находит способы прожить свою жизнь, ничем не отличаясь от других. Кто-то пускает жизнь под откос и тонет в своих же жалобах. Кто-то достигает больших целей. Эти люди отличаются друг от друга лишь умением сделать выбор – пойти по легкому пути или прокладывать этот путь самостоятельно через тернии повседневной серости. Мы рождаемся чистыми, как лист бумаги, свежими, как первая трава весной, и мы способны сделать и реализовать все, что захотим. Вопрос в том, чего мы хотим и для чего. Перед нами открыты любые возможности и очень часто, рассчитывая на бесконечный запас времени отведенного нам для жизни, мы упускаем все самое главное. Мы упускаем шансы и откладываем свои мечты, забываем зачем нам нужны определенные чувства и эмоции, закрываем глаза только для того, чтобы спать, и никогда не останавливаемся для того, чтобы просто обдумать или ощутить вкус настоящего момента, который бесследно растворяется в пустоте и никогда не вернется.
Мы жалеем? Мы жалеем самих себя, жалеем бабулю, просящую милостыню в подземке, жалеем соседку-алкоголичку с тремя детьми… и мы находим на это время. Но мы никогда не найдем времени на то, чтобы это изменить. Мы можем бесконечно помогать, таскать пакеты с едой для троих детей соседки, давать копейки бездомному на хлеб, заниматься творчеством и саморазвитием, но в конечном итоге ЭТО так и умрет вместе с нами. Большое ли количество из нас готовы рассчитаться своей жизнью во имя чего-либо прекрасного и светлого, зато какое огромное количество людей готовы сопереживать и печально качать головой, разводить бессильно руками и уповать на свою крохотность и невозможность в одиночку перевернуть весь мир… Помощь, сочувствие, доброта – этого так по-нищенски мало для того, чтобы расхлебать всю грязь, которую мы уже позволили себе допустить. Начинать с малого настолько же бесполезно, как и пить чайной ложкой Тихий океан, пытаясь его осушить. И с этого момента, с момента осознания свой бесполезности, начинается эта книга.
С момента осознания собственной бесполезности начинается парадокс – у нас нет и никогда не было никакого выбора. Это пустые обещания невидимой и никогда не позволяющей настигнуть себя надежды. Надежды, которая никогда не существовала. Это был обман. Для того, чтобы создать видимость какой-либо цели и двигать нас вперед.
Люди совсем забавны, так как умеют жить, не задумываясь и не понимая для чего, умеют просто скользить по песчаной дюне вниз, не догадываясь даже, что же ожидает внизу, в конце падения, для чего конкретно нужно было это падение, и почему именно сейчас и здесь…
Запах горелой резины полностью туманил сознание. Глаза прожигал дым. Невозможность сдвинуться с места, как и невозможность оставаться здесь, вызывала раздражение. Было темно, но благодаря горящим завалам можно было смутно разглядеть общие черты происходящего. Например, то, что живых людей поблизости не осталось, также то, что прятаться больше негде, кроме того полуразваленного клочка кирпичной стены, за которым он сидел. Кирпичи были горячими и шершавыми, грязными, закопченными – чем-то напоминали его состояние души и разума. Он еще раз заставил себя взглянуть вниз и вперед на свои ноги. Вариантов не оставалось. Он сорвал с себя рубашку, разорвал ее на полосы и кое-как туго перетянул колени. Возможно, это его последние часы, так как он больше не в состоянии сдвинуться с места. С болью он уже успел свыкнуться, ведь здесь он провел уже достаточное количество времени. Укрытие было ненадежным и не защитит его в следующий раз. Вряд ли кто-то сможет его здесь найти. Мысли путались, он потерял много крови. Но сознание еще оставалось при нем, и он лихорадочно пытался что-то придумать, найти способ выжить, бороться до последнего. Паника и желание жить глушили адекватное в данной ситуации осознание безысходности.
Он боялся выползти из укрытия, так как этот кирпичный закоулок был единственным, как ему казалось безопасным местом, во всяком случае создавал такое ощущение и успокаивал. Да и ползти было бы адски больно, невозможно было вообще шевелиться. Чтобы выжить у него был один шанс на миллион, и он до исступления хотел его заполучить. Он молился… Он не знал зачем и что это сможет изменить, но он не хотел прощаться и допускать даже мысль об этом. Он хватал горячий воздух ртом и растрескавшимися губами снова и снова повторял молитву, в горле першило, гарь и смрад от горящей резины и пластмассы просто душили, по лбу стекали струи пота, он сидел в лужи собственной крови, но он не верил, что это конец. До безумия хотелось пить, пробирала адреналиновая дрожь. Вокруг было тихо. Потрескивали горящие завалы, иногда то, что уже догорело начинало томно посвистывать, тлея. Периодически что-то с грохотом валилось на землю. Он знал, что нельзя закрывать глаза, можно уже не проснуться, а малейший намек на какую-либо помощь со стороны – это его зацепка в борьбе за жизнь. Но ему становилось хуже с каждой минутой, он слабел, рассудок уносился и притуплялся… он закрыл глаза.
Ворона. Сквозь стук в висках, он услышал карканье. Он пытался вынырнуть из толщи жаркого и липкого сна, и с первых же секунд пробуждения, пожалел об этом. Уже был день. Солнце было высоко и засушило кровь на лице и одежде. Боль была невыносимой, дышать было сложно. Слабость поглотила тело полностью. Он полусидел-полулежал и был абсолютно обездвижен. Кругом возвышались черные тлеющие кучи, дым уже не валил и не душил, но везде стоял вязкий туман, а пепел покрыл все поверхности и с каждым дуновением ветра в воздух подымался серый вихрь. Было пусто и тихо. Он мог разглядеть, где он находится, это была парковка какого-то супермаркета. От самого супермаркета остался кусок стены и кучи тлеющих огрызков. То, что осталось от машин на парковке, валялось на десятки метров в разные стороны, под разорванными кусками металла могли быть и люди. Он надеялся на то, что кто-то мог выжить, но нетронутый толстый слой пепла, после всенощного пожара, говорил об обратном. Он с трудом мог воспроизвести в памяти хронологию последних событий, но и они не имели никакого значения, учитывая его положение сейчас. Невыносимо было ждать и надеяться, ведь ясность мыслей начала возвращаться, и он понимал, что помощи ждать неоткуда.