– Валюш, ты слышала, – Анастасия Валерьевна стряхнула с бежевых брюк невидимые пылинки, сжала и разжала руки, которые от старости стали с трудом двигаться. – Николая из 312-й собаки на поле загрызли.
– Собаки? – Валентина убрала книгу, которую до этого рассматривала (соседи опять вынесли в подъезд бесценную классику), и бросила взгляд на подругу. – Стай сейчас развелось, конечно. А люди всё прикармливают, прикармливают. И чем это заканчивается? Ничем хорошим.
Николая жалко не было. Этот пьяница едва ли не каждый вечер музыку громко включал, наводя смуту в общедомовом чате. Полиция бездействовала, соседи разбираться ходили, да только как бы сами не оказались за решёткой: за самосуд. Так что собаки, можно сказать, одолжение дому сделали. Хорошие пёсики. Вслух, Валентина Дмитриевна этого, конечно, не сказала: подруга не поймёт, ведь живёт в другом доме, у них там тишь да гладь, только эвакуацию неправильно стоящих машин обсуждают. Глядишь, и здесь тоже спокойствие наступит.
– Да вот. Говорят, что не надо этого делать, законопроект очередной готовят, да разве в голову это вобьёшь нашим согражданам? Как кормили, так и будут. Хоть штрафы миллионные делай. А всё почему? Потому что полиция бездействует. Говоришь им, что собаку большую без поводка выгуливают, а они: «не приставай, бабуль». Да какая я им бабуля! Шестьдесят семь – это ещё не бабуля. И внуков у меня нет. И у тебя. Тебя тоже бабулей называют?
– А я не обращаюсь к ним, – Валентина покачала головой, украдкой бросая взгляд на книгу – так хотелось забрать поскорее домой томик Достоевского, перечитать любимые произведения. Но подруга явно была настроена на долгий разговор. Может, на давление сослаться? – Правильно говоришь: бездействуют. Проще говоря, хе…
– Валя! – вовремя одёрнула ту Анастасия. – Поаккуратнее со словами. Тут дети. Тут Виталик на втором этаже. Услышит, как его честь поносишь, так сразу на пятнадцать суток закроет. Или сколько там сейчас дают за их оскорбление чести?
– А ещё дают? Да ну и что мне. Дома только фикус и книги. Посижу, выйду. Сами они дураки будут, раз на правду обижаются. Работали бы лучше, я бы может и не говорила так. А детей ты сама послушай. Похлеще нас выражаются. И это я тебе про десятилеток говорю.
– Если ты мне про Машкиных сейчас, так это бессмысленно, – подруга хмыкнула, вспоминая несносных близнецов. Те и правда выражались похлеще, но речь-то не конкретно о них, а об обычных среднестатистических детях, что наверняка существовали где-то и играли на какой-то воображаемой детской площадке. – Мы же старшее поколение. Должны пример подавать. А ты…
– А я устала, Насть, – Валентина чуть ли не обняла сборник Достоевского, будто он единственный, кто её понимает. – В детстве мы должны были быть послушными, на учёбе – прилежными, на работе – продуктивными. Когда же мы никому ничего не должны будем, а? Когда помрём? Так и там наверняка отдохнуть не дадут.
Анастасия Валерьевна на это ничего не ответила. Понимала слова подруги. Ей самой, конечно, хотелось надеяться на что-то хорошее, да только Валенька была права: все всегда от них что-то требовали, что-то хотели. Даже на старости лет отказывались оставлять в покое, не давали забыть про нормы, установленные давным-давно, даже не в этом веке.
– Валь, – наконец заговорила она. – Табачок у тебя с собой?
– Дома, Настюш. Зайдёшь? Заодно кофе угощу. С кардамоном, как ты любишь.
– Пойдём, подруженька. Пойдём.
✗✗✗
ОНО проснулось и сладко-сладко зевнуло. Настала пора, когда все люди будут дрожать в страхе перед острыми клыками и глухим рычанием, вырывающимся из пасти. Они просто ещё не поняли, что совсем скоро всё станет похожим на настоящий ад на земле: наполнится ледяным ужасом и багровыми реками крови. Наполнится страхом. Со всех сторон будут сыпаться обвинения в адрес… Впрочем, зачем же спойлеры? Весело будет и без них!
ОНО облизнулось, чувствуя воображаемый вкус на языке. Скоро его будет достаточно, чтобы напитаться и заснуть вновь на пару месяцев, лет или десятилетий. А пока что… Колесо запущено, кости брошены, результаты известны. Козыри остались только в рукавах хитрого крупье. Но даже ему известно, что всё предрешено.
Это будет славная охота.
✗✗✗
Кофе с кардамоном пил в этот момент Марк, параллельно просматривая новое задание по работе. Хотелось плеваться (от работы, кофе вышел неплохим). Парень уже в который раз жалел о том, что занялся редактурой литературных произведений на маленькое издательство, которое неизвестно как выживало. Честное слово, лучше бы на айтишника выучился (на них же учатся, да?), а не на филолога. По крайней мере, не было бы так больно осознавать, что литература современная скатилась в какую-то п…
Барни заскулил во сне, одновременно с этим дёргая лапами. Видимо, бежал за голубями. Или за крысами, может. Жаль, что собаки не могут рассказать, что им снилось – это было бы интереснее, чем текст перед его, Марка, глазами. Текст, да. Очередная любовная история, в которой герои не могут (а то и не умеют) говорить словами через рот, множество лишних описаний, которые только воды добавляют, а смысловой нагрузки никакой не несут. В общем, да. Парень ещё к редактуре не приступил, а курить уже хотелось нестерпимо. Марк позволил себе эту маленькую слабость и потянулся за сигаретами. Прикурил одну, держа её холодными пальцами – осень пришла в Питер ещё в середине июля, так что неудивительно было, что сентябрь начался с плюс четырнадцати. Хотелось закутаться в плед, как когда-то делал во время учёбы, и вновь сдать экзамен по языкознанию, а не вот это вот всё.
Честно слово, лучше бы он вновь вернулся к языкознанию, современному русскому, старославу, лишь бы не читать то, что пишут некоторые авторы, которые всего этого не проходили и опыта жизненного не накопили достаточно. Зачем же пишут? Видимо, захотелось. То ли славы большей, то ли… Марк не знал, он никогда сам не написал бы книгу, так как понимал, что из него писатель – как из Барни пастушья собака. Вот честно, вы видели когда-нибудь веймаранера пастуха? Кажется, никто не видел, потому что подобное может только в сюрреалистичном сне присниться. Так что Барни не пробовал себя в пастухи, а Марк – в писатели. Зато парень с ними работал. И от этого накатывало отчаяние. А ещё, иногда – злость. Когда писатели забивали на его настойчивые рекомендации. Зачем тогда он вообще редактурой занимается, спрашивается? Вообще, затем, чтобы собаку и себя кормить. И, возможно, на этом как раз и стоило сосредоточиться.
