1
Огонь.
Огонь вокруг.
Облизывает стены, пожирает дубовую мебель, рвет тончайшие шелковые занавески, бешено пляшет на персидском ковре. Он, несдерживаемый никем, словно зверь, сорвавшийся с цепи, неистовствует в богатом убранстве многочисленных комнат. Нет ничего священного для этого алого демона, все будет поглощено и попрано огнем. Посреди гостиной лежит мужчина, придавленный к полу обгоревшей потолочной балкой. Его глаза прикованы к картине, прислоненной к стене рядом с ним. С нее на мужчину устремлен тяжелый, наполненный злобой взгляд плачущего мальчика. Глаза на картине ненавистно сверлят человека на полу, лицо словно бы возвышается над ним зловещим, неукротимым демоном, и кажется, что мальчик живой и от этой чистой злобы, темными щупальцами струящейся из его глаз, воспламеняются бетонные стены. Огня становится больше, языки пламени окутывают картину и мужчину на полу, обступая их непроницаемым кольцом. Мужчина слышит далекий детский плач, эхом отскакивающий от стен, сливающийся в дуэт с ревущем в помещении пламенем и замирающий красными искрами в нарисованных, детских глазах.
Сознание человека на полу тускнеет, но как только огонь начинает поглощать его тело, он душераздирающе кричит, вкладывая остатки сил в этот последний, отчаянный вопль. В постепенно увядающей реальности, он пытается взглядом зацепиться за окружающие его предметы, тем самым остаться здесь, в бытие, но их застилает огонь, уничтожая эту возможность. Невыносимая боль пробует на зуб его ноги, руки и вскоре все, что было когда-то его домом, его жизнью, им самим превращается только в алое зарево, бушующее перед глазами. Мир взрывается белыми брызгами, осколки которого вонзаются в мозг, и он падает в вечную темноту, из которой нет возврата.
Снаружи, вокруг объятого пламенем особняка, собираются толпы зевак. Периодически людей разгоняют, толпу, то здесь, то там, разрезают бегущие пожарники с раскатываемыми рукавами, сотрудники скорой помощи и местной полиции. Машины со спец техникой все прибывают, пожарные бригады с баграми и высокими лестницами несутся к особняку, врываясь в дом. Снаружи с нескольких сторон, из пожарных шлангов, на дом подаются мощные потоки воды, но уже ничего нельзя сделать. Слишком сильный огонь, слишком сильный жар, человек внутри уже мертв и тело его горит, пламя не пустит спасателей в дом, пока не поглотит плоть и душу его. Плоть и душу.
2
В белом зале с высокими сводчатыми потолками слышаться шепотки и легкий шорох ног. Роберт Стэнхоппер неспешно обходит представленные работы, но ни одна не задерживает на себе его цепкий взгляд дольше пяти секунд. Выставка авангардистов – это не совсем то, чему он хотел бы посвящать свой свободный вечер, но он приехал сюда по совету своего искусствоведа, а вкусовые пристрастия Роберта тот знал прекрасно. Нельзя сказать, что для Роберта представленные картины – детская мазня, он разбирается в различных направлениях живописи, и умеет отличать барокко от рококо, в его коллекции есть несколько полотен Шагала и Кандинского, однако его сияющая звезда это классицизм и ничто не сможет заменить ему Пуссена и Брюлова поражающих своей невыносимой реалистичностью и изяществом линий и теней. Порой, для снятия стресса, Роберт сам берет в руки кисть и совсем нельзя сказать, что его работы дилетантские.
В процессе этого неспешного перемещения, к нему подходит его искусствовед и старый школьный товарищ – Марк Рувазье. В прошлом художник любитель в стиле «пастораль», его картины с пасущимися козочками и белокожими молочницами несколько раз присутствовали на выставках в Новой Галерее в Нью-Йорке. Он закончил Венский университет музыки и исполнительского искусства, однако нуждаясь больше в деньгах, чем в посмертной славе, которая и так была под вопросом, Марк выбрал путь искусствоведа и арт-консультанта, в чем добился известности и солидного состояния. Мир живописи безжалостен, ты можешь всю жизнь идти к призрачному богатству, мечтать о баснословных гонорарах и выставках в Нью-Йорке и Лондоне, но решающим в данной войне станет не твой талант, а финансы и покровители. Чаще всего, помимо таланта, ты должен грамотно делить с кем-то свою постель, вне зависимости от гендерной принадлежности, покоришь мецената – получишь признание своих картин. Ничего личного, всего лишь бизнес. Марк принял, как ему казалось, правильное решение, переместившись в лагерь тех, кто покупает, а не тех, кто продает. Он работал арт-консультантом Роберта вот уже 12 лет, с его помощью коллекция Роберта значительна расширилась и приобрела несколько жемчужин – полотен, на которые заглядывается добрая половина известных богачей Нью-Йорка. Судьба свела их случайно, Роберт искал искусствоведа, и обратился к Марку по рекомендации коллеги, и только, когда Марк вошел в ресторан, где была назначена встреча, Роберт понял, что это был Марк Питчелл, его друг, с которым они вместе учились в сто восемьдесят первой Бруклинской школе на Нью-Йорк авеню.
Это был тот самый пацан и с которым они лапали девчонок на кладбище Холли Кросс, в двух кварталах от места их учебы. В тот вечер первой встречи, спустя двадцать лет после окончания школы они проболтали пять часов, и вспомнили много всего: пьяные, накуренные тусовки в маленькой квартирке их одноклассника на Беверли роуд, и отвратительная пицца в заведении «У Дэна», которую они с удовольствием поглощали, используя все свои карманные деньги, и как оба попеременно дружили с одной девчонкой Мэри Мардж, являвшейся редкостной шлюшкой, но в их семнадцать это все, что требовалось от женщины в те времена. Они перебирали детские воспоминания, словно перелистывали старый альбом с черно-белыми фотографиями и под влиянием этой нафталиновой ностальгии, усиленной двумя бутылками Макаллан, клялись друг другу в верной дружбе.
Естественно, Марк работал под псевдонимом, потому что от «Рувазье» пахло круассанами и плюшевой глицинией на Марсовом поле, а от «Питчелла» дешевой пиццей и прогорклым маслом от картошки фри. К тому же к французам в искусстве всегда было больше доверия. Даже если этот самый француз перемешивал дерьмо на птицеводческой ферме, всем казалось, что он вот-вот отставит в сторону лопату и начнет декламировать Бельмонта, а публика даже не обратит внимание на его штаны, по колено заляпаные куриным дерьмом.
– Привет, дружище. Как подборка? – он жмет руку Роберту и скучающе окидывает взглядом ряды картин.
– Без Боччони – ни о чем, рассчитывал увидеть его здесь. – вздыхает Роберт.
– О чем ты, это же выставка художников средней руки, на маэстро организаторы и не претендовали. Впрочем, один из членов команды кураторов, Моник, сейчас здесь и, знаешь, ей удалось меня удивить.
