Я бы мог рассказать тебе правду, дитя мое, но ты, разумеется, не поверишь ни единому слову.
Впрочем, это дело добровольное, да и рассказчик из меня ненадежный, того и гляди что-нибудь дикое отчудачу, еще и с самыми честными глазами.
Видишь ли, у меня есть друзья, которые непременно отыщут правду, выстроят путь к ней логически, не упустив ни одного – даже самого мимолетного – следа. Есть и те, кто догадываются о ней, чувствуют ее телом, видят ее во снах. Но самое замечательное, что все они – и многие другие – эту самую правду создают.
Мне же остается самая малость: знать.
Дар, проклятие, болезнь (преимущественно, детская, неприлично хроническая во взрослом возрасте), чудо, случайное событие.
Все это есть я.
Вернее, то знание,что составляет большую часть меня.
Так что слушай, дитя мое. Я буду говорить – так, словно это происходит прямо сейчас, а ты слушай внимательно.
Я понимал, что однажды это случится. Поэтому когда Артемис и Луна позвали меня погостить, я согласился с изрядной долей обреченности. Рано или поздно, так или иначе, со щитом или на щите…
Впрочем, вот что: я приехал. Приехал, разумеется, рано утром, чтобы господа Найт сильно не радовались. Но их не проведешь, конечно. Они меня быстренько раскусили, затащили в дом, говорить со мною согласились только после завтрака – и убежали обратно спать.
И вот стою я посреди гостиной, весь такой окутанный туманом и недоумением, гляжу по сторонам. Хорошо устроились, детишечки мои! Ну, тут и рассказывать тебе не стану, сама не меньше моего видела.
Очень я за них рад. Вообще, именно в нашем пансионате для сомнительно-убогих мне повезло встретить друзей. Может, потому что мы все на одном поле взращены, в одном котле варены, одной цепью скованы… Раньше меня все пытались понять – не очень успешно. А эти товарищи по некоторому состоянию сделали удивительное: они меня приняли. Оправдывая мои деяния или нет, находя в них логику и смысл – или не очень. Мне кажется, я даже дышать свободнее стал.
Они приняли меня, я – их, и так уж искренне и тепло мы друг друга любим, и так уж мы бесим друг друга порою…
Ладно, ладно, бешу, скорее, я их.
Теперь стою в их гостиной, думаю, чем бы себя занять, и, в конце концов, досмотрев до финальных титров все безделушки и фотоальбомы, засыпаю на диване.
Когда я открываю глаза, уже и жизнь хороша, и жить хорошо, и с кухни соблазнительно пахнет завтраком, а друзья мои полны умиротворения и всяческих приятных настроений.
Мы болтаем, потом болтаем еще, приходится варить новую порцию кофе, перемещаться в гостиную, потом на террасу, потом снова на кухню.
В общем, ничего не предвещает. Но мне-то уже известно, что будет дальше.
Когда чудесный день клонится к своему завершению, Арти и Лу отчего-то останавливаются у окна и завороженно созерцают что-то. Мне бы хотелось верить,что закат. Я чуть медлю, но все же подхожу.
Красные лучи рассеянно поглаживают блестящую крышу черного автомобиля, что остановился у дома напротив.
Из машины медленно, с достоинством выходит женщина. На ней черное платье,и черные туфли, и черные перчатки, а еще черная шляпка и черная накидка. Водитель достает ее черный чемодан. Она направляется к дому, не оборачиваясь, водитель с чемоданом спешит за нею.
– Интерееесно… – протягивает Луна.
– Очень интересно, – ворчу я. – Что, женщин никогда не видела?
– Ну, не так много, как ты, Люси, – морщится она.
– Все впереди, Селена, все впереди…
Арти все время молчит, вполуха слушая нашу вечную игру. Ну, если его это тоже занимает, то мы все обречены…
– Это дом Ааронсона, – сообщает он, наконец. – Когда этот человек решает сдать кому-то жилье, можно быть уверенным: без истории не обойдется.
– Ну, пусть он и не обходится,– бормочу я, отходя от окна. – Я вот обойдусь, например.
И я готов поклясться, что чувствую, как новая соседка смотрит сюда и ищет меня глазами.
– Пожалуй, надо накрывать снова на стол, – улыбается Артемис.
Луна уже стоит с чашками в руках.
– Чего это вы вдруг взялись гостеприимство изображать? – щурюсь я.
– Любим мы знакомиться с готического вида женщинами, – Лу пожимает плечами. – Ты бы, знаешь, тоже привел себя в порядок…
– Ага, а то ты всегда таких загадочных дам интересуешь вплоть до одержимости, – кивает Арти, – нужно быть в форме…
– Все, с меня хватит, – злобно бормочу я, как будто кто-то из присутствующих виноват в моем внезапно изменившемся настроении, – я иду спать.
– Ой-ой, Люсии! – насмешливо тянет Луна. – Не хочешь общаться с красивой женщиной? Заболел? Хотя нет, видимо, умер, других вариантов не вижу…
– Что такое, скрываешься? – подхватывает Артемис. – Алименты ей должен, что ли?
– Я устал и не хочу сегодня ни с кем знакомиться!
И я ухожу в спальню, и до утра не спускаюсь больше вниз.
Соседка заходит, конечно же. Но – всего на пару минут, за спичками. Я в этот момент притворяюсь спящим так убедительно, что сам себе верю.
Утром, когда господа Найт занимаются своими работами, я смотрю в окно.
Готического вида загадочная дама уже проснулась.
Она шагает по улице, знакомясь с местом, где ей придется жить в ближайшие дни.
Я знаю, что она видит. Я вижу все ее глазами.
Небо – пока полупрозрачное, не совсем осеннее. Медленно, почти торжественно опускающиеся на землю листья. Смятая листовка под ногами – фу, как некрасиво. Шершавая белизна клумбы, рыжая бархатистость цветочных оборок. Собачий лай – весело, в каждом солнечном блике.
И розы.
Крупные, полностью раскрывающие свои шелковые объятия навстречу обезоруживающей улыбке осени.
Она останавливается, зачарованно глядит на бутоны.
Цвет ее губ. Нежность ткани ее платья. Розы.
Именно это – ее душа. Именно это она каждый день видит в своем саду.
Лепестки, стыдливо краснеющие – и лепестки, не знающие стыда, сладкая жестокость шипов, аромат рая.
Хотя – откуда мне знать, что там у нее в саду?
Ладно, мне нет даже смысла дурачиться, скрываться, придумывать что-то. Я знаком с этой женщиной. Вернее, правильно говорить – был знаком. В последний раз мы виделись двадцать лет назад.
Но свою природу не обмануть, и – я знаю эту женщину. Знаю ее улыбку, ее голос, ощущение ее пальцев в своей ладони…
Мелоди.
С годами она сделалась манерной. То,что раньше было непосредственной искренностью души, теперь превратилось в попытку изобразить себя. Изображает она, конечно, хорошо. Но оригинал не переплюнуть, это всем известно.
Теперь она направляется к цветочной лавке. На ней новое платье, оно длинновато, она не успела укоротить его перед поездкой. Ей приходится все время придерживать подол, но осанка ее безупречна, а юбка, подметающая осеннюю дорогу, даже придает торжественности движениям.
Леди переступает порог и говорит неповторимым аристократически-вежливым голосом:
