Ранним июньским утром 1147 года в любе́кскую гавань медленно входил караван судов новгородского торгового гостя1 Степана Дормидонтовича Ша́лого. Двадцать лодей, словно утки тяжело переваливаясь с борта на борт, весело бороздили тёмно-зелёные воды Тра́вы>2. Резвый шело́нник>3 громко хлопал парусами, гнал упругую волну, осыпая разноцветной водяной пылью затейливо выгнутые носы лодей.
– Глянь-кось, басота́>4 какая! – сын Шалого Кирилл, теребя отца за локоть, указывал пальцем вперёд, на город. Там, в косых лучах восходящего солнца, влажно блестели крытые черепицей, тёсом, а то и просто соломой, крыши домов и острые шпили кирх>5. Узкие прямые улочки серебряными змейками разбегались во все стороны и снова сбегались, образуя затейливо сплетённую сеть городских кварталов. Отстроенный на месте Бу́ку – бывшей крепости ободритского>6 князя Кру́то и неподалёку от сожжённой недавно полабанской>7 Лю́бицы>8, город богател за счёт обильной торговли. Чего только не встретишь на любе́кском торгу! Имбирь, перец и корицу из Персии; оливки из Греции; перлы>9, кору́нды>10, смара́гды>11, вени́сы>12 из Индии; тонкие фландрские сукна; све́йское>13 железо и медь; соль и вина из Франции; серебро из Чехии; мёд, сало, воск, лён и пеньку, а также мечи и боевые топоры из Господина Великого Новгорода. Являясь средоточием торговли на побережье Варяжского>14 моря, Любе́к имел свои фактории в Бе́ргене, Брю́гге, Ло́ндоне и Но́вгороде…
Не первый год ходит в Лю́бку>15 удалой купец Шалый. И всякий раз возвращается с прибы́тком>16. А всё потому, что торгует самым ходовым товаром – ру́хлядью>17, житом>18 и бранной кузнью>19.
Вот и на этот раз трюмы лодей заполнены доверху: заботливо укрытые промасленным рядно́м>20, лежат в кожаных мешках вороха собольих, бобровых и горностаевых мехов; в сосновых коробах – обильно смазанные бараньим салом (чтобы ржа не поела) – кольчуги и шлемы, секиры и наконечники для протаза́нов>21, су́лиц>22 и, особо ценившиеся у немцев, мечи булатные и связки больших замков хитрой новгородской работы.
Три седми́цы>23 прошло с тех пор, как покинул Шалый свой терем на Данславле-улице. Шли вниз по Волхову, затем – через Ладожское озеро, реку Неву и далее – уже по морю Варя́жкому. Преодолевая штормы, каждый миг рискуя подвергнуться нападению морских та́тей>24, вёл купец караван. И вот, наконец, он у цели…
…Несмотря на ранний час на пристани уже вовсю кипела работа: меж больших и малых судов юрко сновали чёлны перевозчиков и рыбаков, деловито скрипели во́роты и жеравцы>25, извлекая из объёмистых трюмов бочки и тюки заморского товара. На сотни голосов шумела пёстрая разноязычная толпа. Грузчики, матросы, купцы, мы́тники>26, стражники что-то оживлённо сообщали друг другу, куда-то спешили и ударяли по рукам, помогая себе при этом выразительными же́стами и острым словцом. Были здесь свеи>27, даны>28 и ляхи>29, варяжские>30, персидские и иные гости.
Уплатив лоде́йное>31 и ве́счее>32, Степан Дормидонтович велел приказчику Про́кше Ло́мову везти товар на скла́ды Русского Торгового Двора. Сам же, с сыном, погрузив на телегу несколько бочек и тюков, двинул на улицу Святого Якова, где жил старинный приятель Шалого, золотых дел мастер Ханс Хо́рнер. Уже выезжая из ворот по́рта, чуть было не задавили какого-то мужика в грязной поско́нине>33. Тот, обернувшись, обвёл гостей мутным взором и, качаясь, направился в сторону трактира «У старого Перевоза».
– Ишь, с зара́нья готов! – улыбнулся Кирилл и стегнул лошадей…
…Ханс Хорнер отложил шти́хель>34. Перед ним на крытом синим сукном столе возвышался золотой кубок, усыпанный драгоценными каменьями. Словно капельки росы сверкали на нём крупные диама́нты>35, охватывая ободком нижнюю часть кубка. Чуть выше, расположенные в виде цветков, красными, зелёными искрами вспыхивали рубины и изумруды. Пространство между ними занимали сцены охоты. Вот олень, пригнув голову с острыми ветвистыми рогами, мчится на всадника, занёсшего копьё; вот вы́жли>36 обложили вставшего на задние ноги медведя и яростно облаивают его. Все фигуры как живые…
Ханс невольно залюбовался своей работой. Настоящий кунстштю́к>37! Такую вещь не стыдно поднести самому королю. Недаром Ханс считается в Любе́ке лучшим мастером цеха золотых дел. Жаль, но завтра кубок придётся вручить заказчику – графу Голшти́нскому А́дольфу II. И непременно в срок: граф не терпит проволочек и не любит долго ждать. В прошлом году, когда задержали на один день колье́ для его жены, учинил скандал. Так что лучше от греха подальше, как говорится: «С господами вишен не ешь – косточками забросают!»…
Ханс вздохнул. Всякий раз почему-то грустно расставаться со своими работами. Сколько фантазии, сил и времени вложено в каждую. И всё для того, чтобы не увидеть их больше никогда. Приятно, что твой труд приносит людям радость. Но всё же, отдавая им изделие, Ханс как бы отрывал частицу самого себя. А ведь этот кубок, пожалуй, лучшее, что он создал за последние семь лет…
«Да, быстро мчатся годы… Вот и дочка Сабина подросла. Красавицей стала. В мать. Те же, как утреннее море глаза, те же светло-русые с нежным отливом волосы, гибкий стан, улыбка. Всё то же. Только ещё краси́вее. В самой поре девка-ягодка. Давно ли ребёнком на руках носил? И вот теперь, поди ж ты, невеста. Видела бы её покойница Анна! Как бы порадовалась доченьке!.. Конечно, красота Сабины не осталась незамеченной. Видные женихи просили её руки. Средь них и мастер янтарного цеха О́тто Шля́йхер. Человек почтенный и богатый. Имеет большую мастерскую, дюжину учеников и подмастерьев. У него всегда много заказов и деньги рекой текут в сундуки. Сабина была бы за ним как за каменной стеной. Но не погляну́лся ей Отто. Пришлось отказать ему, как, впрочем, и другим женихам, сославшись на чрезмерную молодость невесты – шла Сабине в ту пору четырнадцатая весна.
Как-то теперь сложится её судьба?..».
…Размышления Ханса неожиданно прервал громкий скрип открывающихся ворот. Хорнер выглянул в окно – во двор въезжал небольшой воз, на котором сидел давнишний приятель Степан Ша́лый а рядом – молодой человек, лицом весьма похожий на него. Был он лет восемнадцати-двадцати, рослый, крепко сбитый. Смуглое от загара лицо с ярко-синими глазами обрамляла шапка тёмно-русых волос. «Сын!» – радостно догадался Ханс.
Дав гостям умыться и переодеться с дороги, Ханс пригласил их отобедать. Стол, накрытый белоснежной кружевной скатертью тонкого голландского полотна, был украшен розами в расписных стеклянных вазах. Вкруг них, в тонких фарфоровых тарелках, лежали закуски: икра белорыбицы с лимонным соком, копчёная и ветряная