Мой, казалось бы, невероятный сон прерывает красивое пение лесных птиц. Они так усердно пытаются сделать это в девять утра, и вы знаете, у них это отлично получается. Нет, нет – я не живу в каком-то уютном загородном домике с шикарным садом и великолепным видом на озеро. Напротив, моим пристанищем является съемная комната в затхлом районе Нью-Йорка, из которой можно разглядеть разве что стену соседнего дома из красного кирпича. А пение это раздается всего-навсего из динамика моего мобильного телефона, иначе говоря – это обычный будильник.
Кто я такой? Что делаю в этом городе? Ну, иногда и меня посещает этот вопрос. Полтора года назад я решился оставить Халборо – небольшой городок в штате Висконсин, где сейчас живут мои родители, и отправился искать себя в город-городов – Нью-Йорк. Моим мыслям и тайным грёзам открывались неведомые пути, которые, как я предполагал, мне предоставит жизнь в этом городе. Вот так в двадцать с небольшим лет я и оказался в плену его огромных улиц и многоэтажных домов.
Мой отец до сих пор работает на ферме и регулярно раз в неделю звонит мне узнать, как обстоят дела. А у меня всегда хорошо и не может быть иначе. Ведь если ответить, что всё идёт паршиво, то отец окажется пророком, так как он частенько говорил, что в Нью-Йорке находят свое место либо богачи, либо идиоты. Он предлагал мне остаться дома и помогать ему с хозяйством, но я полагал, что лучше попытаюсь стать тем самым «идиотом», чем всю жизнь буду гнуться в тех краях, пока через десяток лет какой-нибудь случай не посадит моё истощённое тело в кресло-качалку для завершения бесконечных дел. Я решил попробовать стать бабочкой и расцвести в Нью-Йорке, не имея за собой ровным счётом ничего, и при этом, родившись в самом коконе Висконсина.
Что касается моей матери, то она, наверное, является единственным человеком, способным смотреть на все мои неудачи с улыбкой и говорить, что очень скоро счастье застанет меня врасплох. Но шашки на моей доске судьбы слишком смешались и сейчас сложно определить, что меня ждет в дальнейшем.
О-о, нет, каждый новый день ставит мне хладнокровные подножки, опуская меня в липкую грязь лицом. И я не успеваю отделаться от одной неприятности, как из-за угла жизнь опять кидает меня мордой в дерьмо, словно я самый грешный человек на земле.
Постоянно копаюсь в себе и понимаю, что я становлюсь всё дальше от тех грез, которые когда-то построил в своих мыслях. Сегодня нет, пожалуй, даже сотой доли того, что я некогда желал наблюдать в своей жизни. Хотя нет… Наверное, сотая часть все же присутствует – я живу в Нью-Йорке, и на этом перечень сбывшихся надежд можно завершить. В остальном же я соломинка в огромном стоге сена, которою если и выкинуть куда-нибудь в овраг, то никто и не увидит изменений в рамках существующей повседневности, а мой босс, обругав мою непунктуальность, недолго думая, тут же найдет нового Чарли, который будет разносить посылочки по городу и получать свои пятьдесят долларов в неделю. Ах, да, кстати, о моей работе. Она ужасна? Может быть, но другой работы пока что найти я не могу. Какой-то профессии или специальности, как это там называется, у меня нет. Работаю я в курьерской конторе, и, как несложно догадаться, обычным курьером. Шесть дней в неделю на своем велосипеде я разъезжаю по улочкам города и забрасываю заказы по заранее указанным адресам. В день приходится развести порядка десяти-пятнадцати посылок. Эти трудовые будни, как морская волна окатывают меня своей безразличностью. И среди огромных домов, под гулы моторов, шум улиц и сигналы светофоров, словно в лабиринте, я пробираюсь к цели по назначенному адресу. Каждый день десятки дверей, из которых выходит очередное существо, расписывающееся за доставку. Любопытно, что всегда стучась или звоня в квартиру, я как будто, открываю киндер-сюрприз. Иногда милая пожилая дамочка, отворив свою крепость, улыбнется, распишется, да и в придачу накинет чаевых. А порой, редкостный ублюдок встретит с беззубым оскалом и накинет, только что, пинок под зад, и плюсом пожалуется в контору, что посылку доставили с опозданием. И всем будет глубоко плевать, что я был там вовремя, а в конце недели у меня вычтут пять баксов за каждую жалобу. И выходит, что если постараться и быть честным с подобными выскочками, и говорить правду в лицо, когда они на мне вымещают свои неудачи, то к концу недели можно заработать минус пятьдесят баксов, и таким образом, отпахать две недели бесплатно. Да, се-ля-ви, господа, и не поспоришь.
Одинок ли я? В моем представлении одиночество слишком похоже на секс. Еще вчера его страстно желал, а сегодня, получив изрядную долю, хочешь поскорее избавиться. В этом сравнении, я трахаюсь по нескольку раз на день с одной и той же женщиной, в самых неинтересных позах с тех пор, как переехал сюда. Её зовут Салли. Страстного романа у нас не было и быть уже не может, но отношения между нами довольно крепкие. Скажем так, меня всё устраивает; её, пожалуй, тоже.
Все дело в том, что я панически боюсь вечеров. Каждый день, когда сгущаются сумерки, я остаюсь один на один со стареньким подержанным телевизором и пытаюсь заполнить пустоту голосами из вечерних новостей. Больше всех мне нравится голос Чарисы Томпсон с канала ESPN, он, знаете, такой, в меру резкий, с нотками стервозности, которые перекликаются в сладком аромате неповторимой женственности. Он чем-то напоминает мне Салли, хотя, пожалуй, совсем наоборот. Казалось, я победил одиночество, когда впервые пригласил ее поужинать в «Леннис» в Даунтауне, на Уотерс Стрит…
Серая мышка из бухгалтерского отдела: очки в толстой роговой оправе, длинная коричневая юбка и заплетенные в косички секущиеся кончики светло-русых волос придавали ей особую виртуозность. Она мне никогда не нравилась, но и не была противна. У нас с Салли было не так много общих тем для душевных и захлёбных бесед о насущном. Но порой мы довольно-таки неплохо проводили время вместе. Если бы она сняла свои очки и немного поменяла имидж, то безусловно её внешность стала бы более выигрышной, но я никогда не говорю ей об этом, потому что боюсь, что это поменяет её изнутри. Мне достаточно того, что я могу её видеть таковой в своём воображении.
