В раннем полумраке сонный Иван Васильевич напряжённо сидел за кухонным столом, покуривая вонючую сигаретку. Свет он специально не включал, дабы лучше видеть пугающе-невзрачный антураж улицы. Жил он на шестнадцатом – последнем этаже старой панельки, а напротив возвышалась точно такая же – убогая, похожая на воткнутую в землю плиту многоэтажка на десять подъездов, только стояла она как бы в низине, поэтому из окна хорошо просматривалась ровная поверхность чёрной, смоляной крыши дома, которая в зыбкой утренней дымке бесснежного декабря сливалась с тёмной мрачностью тяжёлых небес предрассветного часа.
– Вот уже неделю хмурится и хмурится… беспросветно, – полушёпотом пробубнил мужчина и почувствовал, как по коже отчего-то пробежали неприятные мурашки. Руки его при этом задрожали, а в горле образовался сухой комок.
Этот печальный вид из окна нагонял тревожные мысли о скорой кончине, хотя явных причин беспокоится у Ивана Васильевича не было: он пока ни чем страшным не болел, а смертью ему никто не угрожал. Он не понимал, отчего в его голову постоянно лезет подобная белиберда, но и понять особенно не стремился. Иван Васильевич привык к поверхностному существованию, а когда вышел на пенсию, то и вовсе перестал проявлять какую-либо полезную активность, в том числе и умственную. Он как бы успокоился; внутри него сформировалось стойкое убеждение выполненного предназначения, поэтому мало что теперь его интересовало. Дни пролетали незаметно и они до тошноты походили друг на друга, поэтому Иван Васильевич путался и даже не знал, какой сейчас день недели.
– Заёб ты уже со своим куревом! – вдруг послышался мерзкий, но в то же время отрезвляющий визг жены из туалета. – Иди в подъезде кури! Дышать нечем, всю квартиру провонял своим говном!
Иван Васильевич тяжело вздохнул и, ничего не отвечая, задушил окурок о стеклянное дно пепельницы. Он очень устал от всего этого и, привычно умеряя злость, подумал: «… а ты своим говном не провоняла?» Он медленно поднял своё грузное тело со стула и, кряхтя, неспешно побрёл к двери. Накинув на себя одну лишь куртку, он обул грязные тапки и вышел в подъезд. Видок у него был забавный: толстые, волосатые ноги торчали из под длинной куртки так, что могло показаться, будто бы Иван Васильевич без нижнего белья, но это было не так, – под курткой скрывались шорты и заношенная до дырок майка-алкоголичка с жёлтоватым пятном в области пупка, которое осталось от капли жира и почему-то упорно не хотело отстирываться.
Курить уже не хотелось, но Иван Васильевич не думал возвращаться домой, в замкнутом пространстве подъезда ему было спокойнее и уютнее, поэтому он всё же спустился на межэтажную площадку, блекло освещаемую простецкой лампочкой без плафона. Окно здесь тоже имелось, но оно распологалось довольно высоко и из него практически ничего не было видно, кроме свинцовых туч, замерших на небе.
На шлюзе мусоропровода стояла металлическая баночка из под кофе, полная окурков. Иван Васильевич легко распознал в ней свои бычки, что лежали прямо на поверхности, впрочем, кроме него здесь уже почти никто не курил, ведь современная молодёжь считала это неправильным, а потому курила либо у себя дома, либо на улице. Такое отношение немного подбешивало Ивана Васильевича и вызывало малообъяснимую неприязнь к более молодым соседям.
Он вновь закурил, ибо было скучно стоять одному без дела в гробовой тишине подъезда. Снова накатили страшные мысли. Они, как яд, отравляли всё его естество, но ничего поделать с загонами пенсионер не мог. В таких случаях немного помогала водка. Именно по этой причине Иван Васильевич последнее время частенько подбухивал. Раньше он вообще не пил, да и никогда ему не нравилось это тупое расслабленное состояние, когда любое море по колено, и всё такое, но что поделать? – приходилось терпеть и лить. Но самое странное в этой истории то, что Иван Васильевич стал замечать, как алкоголь чудесным образом находит его сам, даже в тех случаях, когда вероятная пьянка казалась невозможной. Водка появлялась в самых непредвиденных местах и обстоятельствах. Таким образом Иван Васильевич узнал много новых людей, но это мало приукрасило его бренное существование, скорее наоборот.
Снизу кто-то зашебуршал дверным замком и через мгновение послышались приближающиеся шаги, оддававшиеся гулким эхом. Это был Федька с пятнадцатого этажа – частый собутыльник Василия Ивановича – он тоже решил выйти на перекур.
– Аха! Васильич, – сразу заголосил Федька, – и ты тут? Здорова, здорова, как сам? – он, в знак приветствия, протянул свою мозолистую ладонь. Происхождение этих мозолей, кстати, оставалось неясным, потому что Федька никогда нигде не работал.
– Да как обычно, – грустно сообщил Василий Иванович, – ты как? – ради приличия поинтересовался он в ответ.
– Я нормально, вот, день рождения отмечаю, – ответил Федька и мгновенно извлёк из-за пазухи бутылку мутноватой самогонки. – Отличный повод выпить, не правда ли?
Иван Васильевич гневно стрельнул глазами в направлении бутылки, потом не менее гневно в оплывшее лицо Федьки, но видя его весёлое и доброе выражение лица, растаял и с лёгкой досадой согласился-таки отметить день рождения соседа.
– А стаканы есть? – вцепился в отговорку, как в последний спасательный круг, Иван Васильевич, будто бы это реально могло воспрепятствовать назревающей пьянке.
– А как же? Айн момент, – успокаивающе произнёс Федька и с ловкостью фокусника достал из внутреннего кармана куртки две замусоленные стопки.
– Ну ты даёшь, – невольно прокомментировал Иван Васильевич, поражаясь, как легко всё вновь складывается.
В следующий момент рядом с банкой-пепельницей уже стояли наполненные до краёв стакашки.
– А закуска? – отыскал очередную проблему Иван Васильевич, – я без закуси не хочу.
