Глава I
Как бригадир попал в темный замок
Вы молодцы, друзья, что относитесь ко мне с почтением. Уважая меня, вы уважаете Францию и свой народ. Знайте, перед вами не просто седоусый офицер, который ест омлет или попивает вино, а часть истории. Мало осталось нас, тех славных людей, что стали ветеранами в юности, научились держать саблю раньше, чем бритву, и в сотне сражений ни разу не показали неприятелю, какого цвета у них ранцы. Двадцать лет мы учили Европу воевать, а когда она усвоила урок, победить Великую армию ей удалось лишь термометром, но уж никак не штыком. В конюшнях Берлина, Неаполя, Вены, Мадрида, Лиссабона, Москвы – всюду стояли наши кони. Да, мои друзья, вы молодцы, что посылаете ко мне своих детей с цветами, ибо эти самые уши слышали, как поют трубы Франции, эти самые глаза видели ее знамена в таких краях, где их, может статься, и не увидят больше.
До сих пор, стоит задремать в кресле, мне чудится, что мимо течет доблестное воинство – егеря в зеленых мундирах, рослые кирасиры, уланы Понятовского, драгуны в белых плащах, конные гренадеры в высоких медвежьих шапках. Рассыпается барабанная дробь, сквозь клубы дыма и пыли проступают ряды киверов и обветренные лица, средь леса штыков колышутся красные султаны. Вот скачут рыжеволосый Ней, Лефевр с бульдожьей челюстью и горделивый гасконец Ланн; горит на солнце медь, развеваются перья, и тут я вижу его – человека с холодной улыбкой, покатыми плечами и взглядом, устремленным вдаль. Я кричу ему надтреснутым голосом, вскакиваю, протянув дрожащую руку… но тут сон мой обрывается, и мадам Тито вновь хохочет над стариком, что живет в окружении призраков.
Когда походы наши завершились, я командовал бригадой и ждал повышения в чин дивизионного генерала, однако, рассказывая о победах и тяготах солдатской жизни, я хочу обратиться к более ранним дням. Офицер, под началом у которого множество солдат и лошадей, помыслить ни о чем не может, кроме рекрутов, конского пополнения, фуража, кузнецов и квартир. Даже в часы отдыха ему не до шуток. А вот если он простой лейтенант или капитан и на его плечах нет ноши тяжелее эполетов, то он звенит шпорами и взмахивает ментиком, пьет вино, целует красавиц и думает лишь о том, как показать свою удаль. Тогда-то он и попадает во всякие приключения, а потому в историях своих я поведу речь именно об этой поре. Сегодня вечером я расскажу о том, как побывал в Темном замке, о загадочном деле младшего лейтенанта Дюрока и ужасной встрече с тем, кто раньше носил имя Жана Карабена, а потом стал зваться бароном Штраубенталем.
В феврале 1807 года, сразу после взятия Данцига, нам с майором Лежандром поручили доставить из Пруссии на восток Польши четыре сотни конского пополнения. Суровая зима и великая битва при Эйлау погубили столько лошадей, что наш отважный гусарский полк едва не превратился в батальон легкой пехоты. Мы с майором знали, что нас очень ждут на передовой позиции. Продвигались мы, однако, не слишком быстро, поскольку снег лежал глубокий, дороги были отвратительные, а помогало нам всего-то двадцать солдат, догонявших свои части. Кроме того, лошадей мы кормили чем Бог послал, а в иные дни и вовсе не могли раздобыть фуража, так что они еле плелись. В книгах кавалерия всегда проносится мимо бешеным галопом, я же после двенадцати кампаний рад был и тому, что моя бригада на марше едет шагом, а в присутствии врага – рысцой. Заметьте, я рассуждаю сейчас о гусарах и егерях, что уж говорить о кирасирах и драгунах.
Сам я очень люблю лошадей, и когда под моим началом оказалось четыре сотни, все – разных лет, мастей и норовов, я с большим удовольствием о них заботился. В основном они были из Померании, некоторые – из Нормандии и Эльзаса, и нас немало позабавило наблюдение, что лошади различаются характерами, так же, как жители этих мест. Кроме того, мы заметили и позже я не раз в этом убедился, что натуру коня можно угадать по его масти: красавец буланый – капризный неженка, гнедой – смельчак, чалый послушен, а караковый любит упрямиться. Все это никакого отношения не имеет к нашей истории, но разве может кавалерист продолжить рассказ, если в самом начале ему попадается четыреста скакунов? Таков уж мой обычай – говорить о том, что меня волнует. Надеюсь, это будет интересно и вам.
Мы переправились через Вислу напротив Мариенвердера и остановились в Ризенбурге. На почтовой станции майор Лежандр вошел ко мне в комнату с бумагой.
– Вы нас покидаете! – в отчаянии воскликнул он.
Известие меня нисколько не огорчило. С вашего позволения, Лежандр был едва ли достоин такого подчиненного. Тем не менее я отдал честь, не сказав ни слова.
– Приказ Лассаля, – продолжал майор. – Немедленно поезжайте в Рёссель, в штаб полка.
Услышав это, я несказанно обрадовался. Старшие офицеры меня ценили. Очевидно, полк вскорости ожидала серьезная работенка, и Лассаль понял, как трудно придется моему эскадрону без меня. По правде говоря, приказ доставили рановато, ведь у станционного смотрителя была дочь – белолицая, черноволосая польская красавица, с которой я рассчитывал свести знакомство поближе. Однако пешке не пристало спорить, когда ее двигают на другую клетку. Я спустился во двор, оседлал своего вороного Ратаплана и немедленно отправился в путь.
Клянусь, для бедных поляков и евреев, в чьей унылой жизни так мало радостей, мое появление стало настоящим праздником! Длинные черные ноги и дивные изгибы боков Ратаплана так и блестели, так и переливались в морозном воздухе. У меня до сих пор загорается кровь, стоит вспомнить, как стучат по дороге копыта и при каждом взмахе гордой головы звенят удила. Вы, наверное, хотите представить, каков был в двадцать пять лет я, Этьен Жерар, лучший наездник и самый лихой рубака в десяти гусарских полках? Цветом нашего, Десятого, был голубой – доломан цвета неба и такой же ментик с алыми шнурами на груди. В армии говорили, что при виде нас все бегут: женщины – к нам, а мужчины – прочь. Глаза, сиявшие тем утром в окнах Ризенбурга, казалось, умоляли меня остаться, но что мог поделать солдат, кроме как послать воздушный поцелуй и тряхнуть поводьями, проезжая мимо?
Зима меньше всего подходит для путешествий по беднейшей и самой унылой стране Европы, однако над головой моей раскинулось чистое небо, а снег на полях сверкал под холодным солнцем. Дыхание клубилось в морозном воздухе, из ноздрей Ратаплана вылетали султаны пара, а на краях его мундштука висели сосульки. Чтобы согреть коня, я пустил его рысцой, а сам задумался и почти не замечал холода. К северу и югу тянулись бескрайние равнины, усеянные темными крапинами ельников и более светлыми заплатками лиственниц. Тут и там стояли крестьянские домики; впрочем, Великая армия проходила здесь всего три месяца назад, а вы понимаете, что это значит для сельских жителей. Нет, поляков мы не трогали, но из сотни тысяч наших солдат фургонами с провиантом располагала только гвардия, остальные обходились, как могли. Меня совсем не удивило, что нигде не видно ни скота, ни дыма из труб. Великая армия опустошила эти земли. Говорили, после солдат императора нечем поживиться даже крысам.
