Когда все это случилось?
Мало кто сможет ответить на этот вопрос.
Да и какое это имеет значение?
Существуют места, где сегодня – все равно что год назад, а миг и вечность сливаются воедино. Время там не застыло и не умерло – оно подчиняется иным законам, которые, может, и кажутся кому-то противоестественными, но на деле ничуть не хуже тех, к которым привыкли живущие в других местах.
Где все это произошло?
В одном из тех собранных в низку миров, в которых живут люди, эльфы, гномы, дварфы, орки; над которыми простирают свои широкие кожистые крылья величественные драконы.
Да, без драконов мир был бы совсем иным.
А ведь говорят, что есть такие миры, в которых драконы не водятся… Чудну. Даже и не верится, что такое вообще может быть.
Мир, о котором идет речь, называется Эйтан.
От всех прочих он отличается главным образом тем, что небо Эйтана почти всегда затянуто плотными серыми облаками, кропящими землю мелким надоедливым дождем. Солнце проглядывает сквозь облака так же редко, как в других мирах случается солнечное затмение. Есть люди, которым за всю жизнь так и не посчастливилось увидеть солнечного лучика. Некоторые даже утверждают, что солнца вообще не существует, а мир освещает некий Магический Жезл, находящийся в руках неведомого и непознаваемого Отца Всего Сущего. Рассказы же тех, кто видел солнце, нигилисты называют выдумкой. Или же объясняют оптической иллюзией, которую легко воспроизвести в лабораторных условиях с помощью свечки, линзы и трех вогнутых зеркал.
В центре мира, как полагают ученые маги, лежит континент, формой похожий на спелую грушу. Берега его омывают воды безымянного океана. Именно так – с маленькой буквы. Дело в том, что «безымянный» – это не название океана. У него действительно нет имени. Просто потому, что никому не пришло в голову это имя придумать. Да и зачем давать имя водам, по которым плавают разве что только рыбаки в своих утлых суденышках, никогда не рискующие отойти от берега настолько далеко, чтобы потерять его из виду? Плыть куда-то дальше по бурным водам, не имея никаких ориентиров, кроме ветра, то и дело меняющего направление, было бы чистым безумием.
Безумцы в Эйтане, конечно, встречались – куда ж без них! – но, по счастью, немногие из них имели возможность обзавестись собственным кораблем. История Эйтана помнит только два случая, когда богатые безумцы, снарядив корабли, отправлялись на поиски новых земель, лежащих, как они полагали, где-то за океаном. Чем закончились их плавания, знает разве что только тот же бродяга-ветер. Знать-то он, может, и знает, да только никому не расскажет, поскольку человеческим или каким другим языкам ветер, увы, не обучен, а стонов и завываний его никто не понимает.
Так вот, именно в этих местах, на западной оконечности Эйтана, среди южных отрогов Окраинных гор, как раз и началась сия история.
И началась она с того, что в дверь небольшого постоялого двора, что на перевале Шир-Дар, трижды громко ударили снаружи.
Хозяин, пожилой дварф с завязанной узлом черной бородой, в которой уже пробивались седые волоски, не успел даже спросить «Кто там?». Хотя, может быть, он и вовсе не хотел ничего спрашивать, потому что как сидел за столом, подперев кулаком щеку, так и остался сидеть. Дверь-то все равно была у него перед глазами, и кто бы за ней ни стоял, рано или поздно откроет ее и войдет в обеденную комнату.
Так и случилось.
Дверь распахнулась, и на порог ступил крепко сбитый, плечистый дварф в боевых доспехах и со здоровенной секирой на плече. Доспехи у дварфа не новые, явно с чужого плеча. Прямо скажем, так себе доспехи – кожаная куртка с нашитыми на манер чешуи коваными металлическими пластинками и кожаная же двуухая шапка с металлическим навершием. Круглый шит, что у дварфа за спиной, судя по щербинам на краю, тоже в боях побывал. Зато секира – отменная. Новая, острие заточено, как бритва, – явно ковалась не на продажу, а для себя, любимого, – и рукоять медными гвоздиками отделана с любовью, на такую приятно ладонь положить. Волосы у дварфа темных, почти черные, сзади заплетены в три тугих, толстых косы. Так же и борода, достающая ему почти до пояса, разделена натрое и в косы заплетена. В концы тех двух, что по краям, золотые кольца вплетены, а в среднюю – чудная безделушка, на орочий череп похожая.
Войдя в дом, дварф зорко глянул по сторонам – скорее для порядка, нежели из опасения; место, судя по всему, было ему знакомо – и встряхнулся всем телом, как вылезший из воды пес. Метнулись косы вокруг головы дварфа, брызги во все стороны полетели.
– Здрав будь, – зычно гаркнул дварф, обращаясь к хозяину.
– И тебе того же, уважаемый, – не поднимая головы, безразлично отозвался хозяин-дварф. – Ты бы дверку прикрыл, а то сквозит.
Гость усмехнулся, обернулся и прихлопнул дверь, за которой, как обычно, мочил землю мелкий надоедливый дождик.
Кроме дварфов в обеденной комнате находились трое гостей. Они сидели за квадратным столом в дальнем углу комнаты и негромко толковали о чем-то. На столе перед ними стояли большие глиняные кружки с ухватистыми ручками – дварфы любят такие – и два блюда: одно – с зеленью и овощами, другое – с кусками запеченной на углях курицы. Гости, похоже, были сыты, потому что еда их не особенно интересовала. А вот к кружкам они то и дело прикладывались. Особенно двое – человек и эльф. Мужчина был лет тридцати пяти, крепкого телосложения, с небольшой светло-русой бородкой и аккуратно подстриженными усиками. Ничего необычного в его лице не было, разве что только большая круглая родинка на левой щеке. Судя по легким доспехам и булаве-шестоперу, что лежала рядом с ним на скамье, это был клирик. А амулет в форме солнца, что на толстой платиновой цепи висел поверх кольчуги, выдавал в нем солнцепоклонника – последователя культа не слишком распространенного, а местами так и вовсе запрещенного. Вторым был эльф. Эльф как эльф – строгий взгляд, бесстрастное выражение лица и – что для эльфов совсем не характерно – кривой шрам на левой скуле. Если эльф шрам на лице сохранил – выходит, он ему о чем-то напоминал. А о чем хорошем может напомнить шрам?.. Вот то-то и оно! Одежда у эльфа с виду самая обычная – широкий темно-зеленый плащ с откинутым на спину капюшоном, – да только всякий раз, как он рукой двигает, видно, что под плащом кольчуга блестит.
Третьей в компании была молодая девушка. Высокая, статная, с густыми темно-рыжими, с красноватым медным отливом волосами, заплетенными в тугую косу, уложенную на затылке. Распустить их, так, наверное, упали бы до пояса широкими, тяжелыми волнами.
Дварф с бородой, заплетенной тремя косицами, глядя на девушку сзади, залюбовался ее волосами – это был тот самый цвет, который ни подделать, ни украсть, что заставляет сердце любого дварфа учащенно биться. Ну, разве что только кроме старых пней, засидевшихся на одном месте и обросших мхом так, что тот из ушей лезет и глаза застилает.
