Мне нужен был отдых от трудов академического года. Я хотел согласить его с занятием по сердцу. Ни на чем нельзя так отдохнуть человеку, утомленному кабинетной жизнью, как на пути скором и деятельном. Здесь мысль, не прерывая своего занятия, живет внешними предметами. Впечатления сменяются быстро, душа, освежившись, бодрей возвращается в свой внутренний мир.
Я имел цель, предположенную в своей поездке, но не пренебрегал ничем, что любопытного попадалось на пути. Пускай рассказ мой будет верной, незатейливой копией с самого странствия. Мыслящая беседа с замечательным человеком, живые речи простолюдинов, местность природы, впечатления городов и сел, памятники Древней Руси, монастыри, храмы, иконы и хартии, деятельность России новой, обычаи и нравы, предания, язык народный и его физиогномия – все взойдет в мой рассказ, без строгого порядка и связи, все, как случилось. Спутник мой, Н. В. Б., владеющий карандашом с та кой же грацией, как и стихом, снял несколько очерков, за которые я ему весьма благодарен. Пускай они очевидным напоминанием оживят мое слово.
У нас есть люди, готовые осмеять даже мысль о путешествии по России. Выдавая себя за строгих поклонников Запада, они в этом случае, однако, позволяют себе отступать от него, потому что Запад не только не пренебрегает такими путешествиями, но ввел их в моду и беспрерывно обогащает свою литературу их описаниями. Мы также весьма охотно читаем их, но в этом чтении нас не столько занимают рассказы о нашем отечестве, сколько мнение, какое о нас оставили западные путешественники. Данные мы всегда признаем неверными, неосновательными и даже извиняем в том: где же иностранцу, говорим мы, не знающему ни языка, ни истории нашей, собрать верные факты о земле и на роде? Но мнение, несмотря на то, для нас все-таки имеет великую цену и важность, хотя логически следовало бы так заключить: данные – неосновательны, след и мнение, из них выведенное, таково же. Но подобное заключение требует другого условия. Надобно иметь для того мнение о самих себе, как наши, а мы покамест его еще не составили – и потому дорожим мнением других, точно так как всякий человек, не имеющий о себе самостоятельного мнения, хотя с вида и стойкий, зависит от посторонних.
Есть еще причина, почему поклонники Запада считают невозможным путешествие по России. Эта причина, надобно с ними согласиться, самая основательная, она состоит в недостатке комфорта – великого плода европейской цивилизации, столько лестного самолюбию нашей человеческой натуры. Справедливо говорят: в России можно только ездить по делам, а путешествовать нельзя. В самом деле, вы путешествуете только за границей: путешествие там сопровождалось, по крайней мере, прежде всякий день прекрасным завтраком, вкусным обедом, мягкой постелью. Странствуя по России, вы беспрерывно подвергаетесь тем лишениям, которые для иного, скованного привычками воспитания, просто невыносимые несчастья, удары судьбы; вы на самих себе и ночью, и днем чувствуете почти всякий час, как отстали мы в комфорте жизни перед другими – и выносите чувство неприятное, могущее повредить всякой пользе, если бы эта польза была даже возможна. С этим нельзя не согласиться. Кто против этого может спорить?
24 июня я выехал из Москвы в Крестовскую заставу. Иванов день сказывался венками цветов на поярковых шляпах фабричных щеголей московских. Красные рубашки, синие халаты и черные кудри под увенчанной шляпой мелькали беспрерывно. Весела физиогномия нашего промышленника, которого кормит Москва своей работой; его довольство блещет в его наряде, праздник принадлежит ему – и он не чувствует тяжкой нужды продать его за деньги. Но лицо его слишком рано теряет цветущую краску юности, рано морщины втираются в него и разрушают свежесть телесную, глаза темнеют и тупеют, под наружным забытьем и весельем таится что-то болезненное и мрачное. Причина всему – вино.
Катясь по Троицкому шоссе, наслаждаешься выгодами европейской гражданственности и в то же время вспоминаешь старинную Русь с ее царскими походами. Вот налево – Марьина роща и поле, где под шатрами отдыхал царь Алексей Михайлович со своей царицей. Вот древние главы церкви села Алексеевского. Вот Тайнинское – забава царя Алексея Михайловича. Путевые впечатления И.М. Снегирева – необходимая книжка для мыслящего странника к Троице: они оживляют дорогу памятью минувшего.
Но как изгладились следы его! Уж нет дворца в Алексеевском, где Карамзин с какой-то любовью смотрел на те вещи, которые принадлежали еще к характеру старой Руси; с каким-то неизъяснимым удовольствием брался рукой за дверь, думая, что некогда отворял ее родитель Петра Великого, или канцлер Матвеев, или собственный предок его, служивший царю, и чувствовал, что в нем не простыла русская кровь! В селе Тайнинском нет уже давным-давно дворца Елизаветы Петровны, который еще при Карамзине продавался на своз! В Братовщине – ни деревянной церкви, ни царской вышки, в которой на мягких перинах отдыхал царь Алексей Михайлович.
В Мытищах европейская цивилизация вам напомнит обычай заграничных дорог. Вы приведете на па мять этот немецкий «Schein»[1], который вас так часто будил ночью! Не худо заметить для новичка-странника по этим европейским дорогам, что ярлык, который дадут вам за ваши деньги, надобно сберечь на дальний путь, если бы даже сторож и сказал вам, что вы можете сделать с ним все, что хотите. Помню, за границей мне всегда хотелось на самом ярлыке прочесть, что с ним делать, например: отдать на такой-то станции.
Самоварная промышленность предлагает вам отведать чаю из самой лучшей подмосковной воды. Предание именует родник громовым колодцем. Такое название нередко встречается в России; народ верил, что небесная молния открывала лучшую воду людям. Есть еще у нас святые колодцы: они вырыты руками святых мужей, потрудившихся для здравия народного. Эти колодцы открыты также святым вдохновением с неба.
Село Пушкино, как говорят, славится своими хороводами. Думая, что в Иванов день они соберутся, мы остановились здесь напиться чаю. Но хороводов не было. Соседняя фабрика отнимает праздничные дни у народа. Труд, конечно, полезнее песен. Несколько девушек в нарядных платьях сидело на лавке у одного богатого крестьянского дома. Невдалеке от них стоял молодой щеголь села, хозяйский сын: видный собой, в плисовой сборчатой коротенькой поддевке, которая сжимала стройный стан его, из под нее видна была цветная пестрая рубашка, русые кудри вились из под шляпы; сложивши руки, гордо стоял он и поглядывал на девиц. Видно было, что он щеголял собой и своим нарядом. «Что не водите хоровод, девушки?» – «Да вот, молодцы не затевают», – отвечали они, указывая на щеголя. «Что же, друг, не позовешь их?» – «Да куда мне звать, это наш дом. Вот они сами пришли ко мне в гости и незваные». «Вот и еще успехи цивилизации», – подумал я. Уж это нравы прямо из современных парижских водевилей, где мир теперь выводится наизнанку и девушки волочатся за мужчинами. Я думал, что вижу перед собой сцену из «Fièvre Brûlante» в подмосковных костюмах.
