Август обещал стать жарким, июль уже отметился рекордными температурами. Гущин выходил на променад лишь ранним утром или поздним вечером – врачи приказали разрабатывать коленный сустав, который, к счастью, удалось спасти от протезирования. Колено ныло и поскрипывало, майор, опираясь на трость, наматывал круги по скверу возле дома. Его левую руку оттягивал поводок, прицепленный к ошейнику миниатюрной рыжей таксы Зойки…
Таксу, как действующее лицо (или морду?) этой истории, стоит осветить чуть-чуть подробнее. Кличка славной заграничной собаки была иной – длинной, заковыристой и труднопроизносимой. Включала в себя даже приставку «фон» в собачьем паспорте. Но Гущин, едва увидев крохотное лысоватое существо, подаренное его маме Маргарите Павловне на день рождения, недоуменно высказался: «На мой взгляд, мама, это не совсем собака.
Это червячок на лапках… заноза какая-то». В результате домашнее прозвище Заноза за псинкой зацепилось, чуть позже трансформировалось в Зойку и получило логично вытекающее отчество Маргаритовна. Гущин, правда, в минуты благодушия продолжал именовать таксу Занозой, но уже фон Маргаритовной.
Эти неспешные прогулки Зойка чрезвычайно одобряла и вела себя примерно, не заставляя хромоногого хозяина разыскивать ее по окрестным кустам и помойкам. Благовоспитанно вышагивала рядом, лишь изредка отвлекаясь на обнюхивание со знакомыми собаками.
Гущин тяжело добрел до лавочки, присел, подзывая Маргаритовну. Сегодня днем ему позвонил подполковник Коростылев, предупредил, что подъедет, и предложил встретиться в сквере. Мол, хорошо бы посидеть на свежем воздухе.
Подумав о начальнике, Стас автоматически потянулся к карману, в котором раньше лежали сигареты… Но вовремя опомнился: стерильный больничный режим быстро отучил его от дурной привычки. Однако получилось, что достаточно подумать о работе и начальнике, как руки снова потянулись к сигаретам.
Стас усмехнулся, поглядел направо и увидел бодро шагающего по аллее Анатолия Николаевича: невысокий, крепенький, с наметившимся брюшком и залысинами, он на ходу снимал надоевший за день пиджак. Раздеваться получалось не слишком ловко, под мышкой подполковник удерживал кожаную папку. Подцепив пальцем пиджак за петельку, Николаевич перекинул его через плечо и свистнул хорошо знакомой с ним Занозе.
Маргаритовна замерла, подергала носом… и, опознав персону, стремглав помчалась к подполковнику. Тот ухмыльнулся: забавное зрелище – уши собаченции развевались рыжими флажками, кривые лапы громко цокали когтями по асфальту, прут хвостика вращался, словно вентилятор.
– Прости, Маргаритовна, ничего тебе не захватил. – Поприветствовав собаку, Коростылев обратился к привстающему с лавочки Гущину: – Сиди, сиди, Стас! Как дела? Колено лучше?
Коллеги обменялись рукопожатиями, майор одним словом ответил сразу на оба вопроса:
– Нормально. Как вы там?
– Штатно, – так же коротко определился подполковник.
Сел. Пристроил папку на коленях, глубоко вздохнул и замолчал, утирая широкий лоб мятым носовым платком.
Гущин напрягся. Он слишком хорошо знал своего начальника, чтобы сделать вывод: Коростылев приехал не с визитом вежливости, а по необходимости, причем, пожалуй, неприятной. Патрон не раз навещал майора – и в больнице был, и дома, – и каждый раз пытался хоть как-то развеселить раненого сослуживца, рассказывая уморительные случаи из недавнего, делился новостями. Сейчас молчал и щеки надувал.
Подтверждая догадку, шеф набрал в грудь воздуха и неловко брякнул:
– Не ошизел еще от безделья-то? А?
«Приехали, – подумал Гущин. Грубоватыми шутками шеф обычно маскировал сильное волнение. – Что-то случилось. Или в запас меня списать решили?!»
Заметив, как напрягся дружище подчиненный, подполковник невесело буркнул:
– Ладно. Не буду тебя мариновать. – Раскрыл замок на кожаной папке и, пряча глаза, закопошился в бумагах. – Я, Стас, к тебе по делу. Где же это тут у меня… Ах, вот. Смотри.
Когда Гущин брал пластиковую обложку с документами, руки у него слегка подрагивали. Но, едва приглядевшись к лежащим в папке фотографиям с места преступления, о собственных проблемах майор забыл в одно мгновение: крупный план лица мертвой девушки с мокрыми светлыми волосами, несколько снимков знакомого речного берега с девичьей фигуркой на зеленой траве. Еще одним крупным планом криминалист сделал акцент на одежде покойницы: подол платья в стиле милитари – с карманами и погончиками – обрезан полукругом.
Разглядывая фотографии, Гущин пробормотал:
– Ага. Еще одна «русалка»? Новый эпизод по Водяному? – Прищурился на подполковника: – Который уже по счету?
Коростылев, играя скулами, ответил:
– Восьмой. У той же плотины. Эта «русалка» вторая за лето, Стас. Первую, правда, выловили за пятнадцать километров от заводи, но круг сужается. Раньше Водяной работал по большому радиусу, сейчас… обнаглел, зараза. Пять девушек из восьми найдены в одном районе.
Станислав поглядел на лужайку, по которой носилась Зойка в компании пуделя и молодой овчарки. Задумался.
Три года назад Гущин вел расследование гибели молоденькой девушки, труп которой обнаружили у водоподъемной плотины, представлявшей собой обычную деревянную планку, что позволяла воде свободно протекать. Тогда еще никто не знал, что дело станет серией. Гущин неплохо изучил окрестности: труп могли сбросить с нескольких мостов, расположенных выше по течению, или пустить в плавание с довольно протяженного берега – река с десяток километров текла практически по прямой линии. Статус серийного делу придали позже, когда в подмосковных водоемах были обнаружены еще две жертвы со схожими следами насилия. Всех трех девушек перед убийством изнасиловали, на их шеях имелись параллельные неглубокие порезы, которые от длительного пребывания в воде распухли и стали похожими на жабры. Порезы делались прижизненно, в тот момент девушкам, судя по синякам от пальцев на лице, перекрывали дыхание, зажимая рот и нос рукой. У всех девушек отсутствовала одна сережка. Убийца, вероятно, фетишист, забирал на память украшения.
