Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов

Поклонение волхвов
Название: Поклонение волхвов
Автор:
Жанры: Современная русская литература | Историческая литература
Серия: «Большая книга»
ISBN: Нет данных
Год: 2016
О чем книга "Поклонение волхвов"

Новый роман известного прозаика и поэта Евгения Абдуллаева, пишущего под псевдонимом Сухбат Афлатуни, охватывает огромный период в истории России: от середины 19-го века до наших дней – и рассказывает историю семьи Триярских, родоначальник которой, молодой архитектор прогрессивных взглядов, Николай, был близок к революционному кружку Петрашевского и тайному обществу «волхвов», но подвергся гонениям со стороны правящего императора. Николая сослали в Киргизию, где он по-настоящему столкнулся с «народом», ради которого затевал переворот, но «народа» совсем не знал. А родная сестра Николая – Варвара, – став любовницей императора, чтобы спасти брата от казни, родила от царя ребенка…

Сложная семейная и любовная драма накладывается на драму страны, перешедшей от монархии к демократии и красному террору. И все это сопрягается с волнующей библейской историей рождения Иисуса, которая как зеркало отражает страшную современность…

Потрясающий поэтический стиль письма Афлатуни ставит его произведение в один ряд с романами Евгения Водолазкина и Александра Иличевского.

Бесплатно читать онлайн Поклонение волхвов


© Абдуллаев Е. В., текст, 2015

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

Книга первая

Гаспар

Вифлеем, 19 октября 1847 года


Вечером – случилось.

Братья францисканцы напали на греческого епископа и монастырского врача. Те бросились бежать; попытались укрыться в базилике Рождества, распахиваются двери – армяне-священники тихо служат вечерю. В храме – лица, много католиков, есть и православные, шевелятся в молитве бороды русских паломников.

Заварилась суматоха!

По донесению русского консула, «католики набросились не только на бегущего епископа, но и на бывших в храме армян». Во время погрома, по сообщению консула, из пещеры Рождественского собора была похищена Серебряная звезда, указывавшая место Рождества Христова. Звезда принадлежала грекам, подтверждая их право на владение этим местом. Из вертепа были также вынесены греческая лампада и греческий алтарь.

Греки и армяне хлынули с жалобой к наместнику паши в Иерусалиме, но застали у него толмача латинского монастыря, вручавшего протест от имени католиков. Поднялась тяжба; католикам содействовал французский консул, грекам, понятно, русский. Допросили всех. Русские паломники твердили, что ничего не видели, стоял шум великий, и что никакой Звезды отродясь в руках не держали…

Из двух концов Европы, из Петербурга и Парижа, за тяжбой следили внимательно, как за шахматной партией, разыгрываемой на священной, залитой кровью доске. Некоторые объясняли осложнившееся положение влиянием новой кометы, которую разглядела в осеннем небе госпожа Митчелл, женщина-астроном.

* * *

Санкт-Петербург, 23 апреля 1849 года


– Триярский Николай Петрович!

Комната упала на него, как кувшин с ледяным молоком.

Среди толпы, свезенной в то утро со всей столицы и наполнявшей собою залу, особо выделялся один молодой человек. Был он еще полный ребенок, акварельный юноша, с бледным, от известной скупости нашего северного солнца, цветом лица. Добрые его глаза глядели полным непониманием.

– Архитектор Николенька Триярский!

Комната кололась и просачивалась даже сквозь сжатые веки.

Третье Отделение.

Собственной.

Его Императорского Величества.

Канцелярии…

Пронесли поднос со стаканами.

В каждом стакане качалась все та же комната. С искаженными, разломанными на грани лицами.

Спешнев, братья Дебу. Зачем они здесь? Для какой надобности эти мужчины были выплеснуты из мирных утренних постелей, сдернуты с подушек, на которых еще лежат их опавшие во сне ресницы?

Испуганные рукопожатия. Студень петербургского утра за казенными портьерами. Он двигался вокруг знакомых лиц, узнавая, удивляясь и закусывая губу. Данилевский, Ахшарумов, Дуров, Европеус. Знакомые лица всплывали в его синих весенних глазах.

– Недоразумение, – шептали голоса горячо, но неуверенно.

Плещеев, молодой Кашкин. Не узнавая, пронесся Достоевский, литератор. Еще лица, знакомые по философическим пятницам у Петрашевского. Борода самого господина Петрашевского промелькнула.

– Вот те, бабушка, и Юрьев день!

«Действительно, – подумал Николенька, – сегодня ведь Юрьев день».

Он был молод, красив и считал себя фурьеристом.

Прозрачный юноша с тонкими, дымящимися волосами. С многообещающими ресницами. Волосы причиняли неудобства, особенно при чесании гребнем; ресницы привлекали женщин, тем самым тоже доставляя неудобства: с недавнего времени вел Николенька жизнь замкнутую. Не из робости – по убеждению. Читал «Le Nouveau Monde Industriel et Societaire» г-на Фурье; воспламенялся, отбрасывал книгу и расхаживал по комнате. Из книги, даже в закрытом виде, веяло какой-то весною, туманом будущего устройства. Размышлял, прогуливаясь по Летнему среди статуй, тающих рафинадами в сумерках; иногда бросался на скамейку и начинал чиркать грифелем, на пальцах оставалась черная пыльца. Густели вешние сумерки, покрывались письменами листы, чтобы ночью, по перечтению, предаться огню.

* * *

Санкт-Петербург, 27 апреля 1849 года


Затянули с утра колокола, рассыпая над городом ледяные букеты мелодий. Николенька в камере загибал пальцы: 27 апреля. Преполовение Пятидесятницы.

Крестный ход по стенам Петропавловской крепости. Движутся потоки, благословляя стены Николенькиной темницы. Толпы осыпаются колокольным льдом, продуваются ветром бороды, разматывается кадильный дым. Ядый мою плоть… Десятки ног движутся, кроша стеклянные ободки луж, всплескивая яичное отражение собора.

А в камере дверь отпирается – человек с тазом для умывания. Николенька лицо арестантской водою кропит. Человек выносит судно с Николенькиными произведениями и возвращается с метлой… В соборе служба, и льется утро из театральных окон на алтарь, Ивана Зарудного творение… А Николенька сидит сверчком в камере, декора самого скромного: стены и потолок; на стенах свежие царапины – выскоблило начальство письмена предыдущих постояльцев, чтобы чтением новоприбывший не развлекался… В соборе свечи и служба, и самодержцы, тут же, при архитектурных шедеврах захороненные, поднимаются духовно и кивают. А Николенька в камере не кивает – некому кивать: одни стены и крысы, и оконце высоко, свет из него – молоко створоженное. Собор шпилем солнечный луч ловит, и давай в световые игры играть, и вся колокольня зарумянилась от утреннего поцелуя Феба языческого, и портал пред фальшивою дверью, над порталом – люкарна, над ней аттик. А Николенькина горница темна, и человек водит метлой по полу, поглядывая на арестантика сердитым глазом.

* * *

Кормили в крепости хорошо, сытно кормили. Обед из двух блюд. Щи или похлебка с накрошенной мелко говядинкой. Кашка, гречневая или пшенная. Хлеба вдоволь. Сиди, арестант, накапливай жир, думай о раскаянии. Как нянька учила: хлеб в левую руку, ложку в правую – и поехали. Вот она, каменная государственная нянька, так о тебе и заботится. И ножа с вилкой, как в детстве, в руки не дает. Опасается самоубийств: бывали случаи.

Николенька же, по привычке и чтобы с ума не сойти, заводил беседы с самим собой. Шлепал, волоча холодные туфли. Выкашливал монологи: о равенстве, о религии, о свободе.

Через замочную щель помаргивает тюремщик; тоже человек, по образу и подобию, с бессмертною любознательной душою. Наблюдает.

Николенька же вдруг хриплым романсом разразится: ревела буря, дождь шумел… Во мраке молнии летали. И, хотя не полагаются в казематах романсы, заслушается тюремщик. Пусть себе барин выводит загогулины. Бесперерывно гром гремел, и ветры в дебрях бушевали… И видится Николеньке средь бушующих дебрей дача Буташевича-Петрашевского, окна выжелчены, внутри дебаты. Сам хозяин бородеет над столом, меж агитации чай нервно похлебывая. Поглядывает на спорящих, чтобы самому чашку в сторону – и в спор. «Социализм, – привстает, – социализм, по-вашему получается, изобретение нашего века, вроде паровоза или светописи… Однако, господа! Социализм вообще есть результат развития, а не прихотливая выдумка нескольких причудливых голов!» И снова – в чай, голова причудливая… Николенька пока помалкивает, крошкой на скатерти играет, впитывает. А за окнами в стекольной дрожи – ревет буря, и дождь шумит; горько пахнет весною. И труп, извергнутый волной, в броне медяной озарился. Аккорд, еще аккорд, и – тсс! – лишь струна над заливом замолкает.


С этой книгой читают
«Сандро из Чегема» – главная книга Фазиля Искандера, юмористический эпос, плутовской роман, где ярко и мощно проявился неповторимый талант автора, увлекающего нас на великий многоцветный карнавал жизни, радостный, трагический и прекрасный.
В прозе Дины Рубиной оживают города и возвращаются давно ушедшие люди, воспоминания, давно попрятавшиеся по семейным альбомам, вновь обретают четвертое измерение, повседневность звучит симфонией и оказывается правдивее того, что мы видим вокруг – или нам кажется, будто видим, когда мы скользим взглядом по привычным атрибутам бытия, уже не пытаясь его понять. В этой книге собраны истории о разном – о разных людях и местах, семейные легенды развора
В прозе Дины Рубиной оживают города и возвращаются давно ушедшие люди, воспоминания, давно попрятавшиеся по семейным альбомам, вновь обретают четвертое измерение, повседневность звучит симфонией и оказывается правдивее того, что мы видим вокруг – или нам кажется, будто видим, когда мы скользим взглядом по привычным атрибутам бытия, уже не пытаясь его понять. В этой книге собраны истории о разном – о разных людях и местах, семейные легенды развора
Книга представляет собой эпистолярный дневник большого русского писателя Виктора Петровича Астафьева. Дневник, составленный из нескольких сотен его писем, почти ежедневно из года в год отправляемых им в разные уголки страны родным и друзьям, собратьям по перу, начинающим авторам, в издательства и редакции литературных журналов. В них с предельной искренностью и откровенной прямотой отразилась жизнь выдающегося мастера слова на протяжении пятидеся
«Великие рыбы» – экспериментальный роман о самом традиционном и вечном. Его действие происходит в Самарии – и одновременно в десятке стран; оно длится несколько минут – и более двух тысяч лет; в нем множество главных действующих лиц, и все же главное лицо – одно… Это попытка соединить житийную литературу – с исторической хроникой и художественную – с нон-фикшном; взглянуть на феномен святости – глазами историка и на историю – глазами святого.Егип
Остров, на котором проводились испытания бактериологического оружия, и странный детдом, в котором выращивают необычных детей… Японская Башня, где устраивают искусственные землетрясения, и ташкентский базар, от которого всю жизнь пытается убежать человек по имени Бульбуль… Пестрый мир Сухбата Афлатуни, в котором на равных присутствуют и современность, и прошлое, и Россия, и Восток. В книгу вошли как уже известные рассказы писателя, так и новые, пр
Что такое Средняя Азия? Страна Равшана и Джамшу-та, униженная, оскорбленная, в дешевых стразах и искусственном шелке, страна рыночных задворков и непроизносимых имен водителей маршруток?.. Или же это страна любвеобильной Шахерезады, сказочного Синдбада-морехода и пройдохи Аладдина?Сухбат Афлатуни не дает однозначных ответов. Его Азия – очень разная. Вот дочь садовода, которая после смерти отца помешалась и стала деревом. А вот пери – мусульманска
Сухбат Афлатуни (Евгений Абдуллаев) – феномен современной прозы, соединивший в себе ясную аналитичность Запада и сказочную метафоричность Востока. Лауреат «Русской премии», финалист «Ясной поляны» и «Большой книги», Афлатуни размышляет над политикой и внутренней жизнью современной литературы как Критик.Уникальная хроника последних лет: скандалы вокруг литературных премий, полемика авторов, закрытие старых журналов и открытие новых… мир и тайны ли
Если жизнь несётся с бешеной скоростью, не давая опомниться, и от вас ускользает всё самое важное, есть только один шанс замедлить время…
Книга состоит из 5 неадаптированных рассказов для перевода с русского языка и пересказа. При переводе необходимо опираться на знание таких грамматических тем, как согласование времён, условные предложения 1—4 типов, страдательный залог, герундий, причастия и пр. В книге 1760 слов и идиом. Рекомендуется школьникам, студентам, а также широкому кругу лиц, изучающих английский и испанский.
«Впервые в жизни я была поражена этой неожиданно открывшейся стороной нашей действительности. Загадочный кошачий ум и огромная доброжелательность, открытость и готовность к интеллектуальному общению с людьми меня в те дни поразили до самого сердца. Окружившим нас котам, видимо, было известно то, что не всегда известно людям, и неудача оказалась только в том, что мы не понимаем их язык. И не верим в него. К стыду своему. Потому что они-то наш пони
Это небольшой автобиографический рассказ о том, как я работал торговым представителем на протяжении восьми лет, в разных компаниях, в разных городах и даже в разные десятилетия. Начиная от прикольной работы с неплохим заработком «подальше от начальства» до «затухания», на мой субъективный взгляд, данной профессии.
«Собрались на озере птицы и звери.Декабрь судить.Уж очень все от него натерпелись…»
«Встретил паук на дороге слона и говорит ему:– Ты только кажешься сильным, а я могу тебя одолеть…»
Помощница Евдокима, Дина Стрельцова, безответно влюблена в своего начальника. Лишь она одна знает, в какое опасное место попал Евдоким, пытаясь снять с себя обвинения в убийстве. Дина ищет пути спасения для любимого, не жалея себя. Но оценит ли Евдоким смертельное самопожертвование подчинённой?От автора: Ранее книга называлась "Койка".
Сборник рассказов Елены Яблонской «Воспоминание о дожде» достаточно точно соответствует названию – это большей частью воспоминания о «простой, бедной, честной и чистой, непостижимо чудесной, безвозвратно ушедшей, канувшей в Лету стране юности» автора, что протекала в конце прошлого века в Крыму, в Москве и в вымышленном, но легко узнаваемом подмосковном академгородке Курослеповка. Рассказы из второго раздела посвящены современности, которая неред