Моей жене,
Моей вечно юной любовнице.
Цифры были убийственными. Они скакали перед глазами оживляя картины скромного детства и неустроенной юности, заставляя вспоминать времена, когда незнакомцы не здоровались со мною на улице почтительно перешёптываясь: «Кто, кто? Депутат наш!», а смотрели как на пустое место, а то и не замечали вовсе. Толстая папка со статистикой лежала на столе и уничтожала самооценку. Я физически чувствовал, что исчезаю. Исчезаю с карты региона как политический субъект. Теряю идентичность и растворяюсь в бурлящей массе человеческого бульона, откуда только недавно удалось высунуть макушку с намечающейся лысиной.
Точно! Мудак социолог напутал! Сознание бросило спасательный круг и волны удовольствия разошлись мелкой рябью в голове. Я изобразил облегчение на лице, растянул напряжённые мышцы рта в подобие улыбки, шумно выдохнул и потянулся в кресле.
Вскоре стало понятно, что мудак ничего не напутал. Две чайки уселись на подоконник и закудахтали друг с другом так пронзительно, что я, пролистывая папку раздражался всё сильнее. Анкеты телефонных разговоров с избирателями пестрели нехорошими словами, которыми меня крыли «земляки» и не допускали двусмысленных трактовок. Рекламный пост социологической конторы гласил: «Мы предоставляем только объективные данные: без накруток, подтасовок и мертвых душ!» Уже через полчаса я убедился, что это не является абсолютной неправдой.
Через час, когда окончательно стало понятно, что не все наёмные работники склонны к патологической лжи, раздался телефонный звонок по внутренней связи:
– Александр Николаевич, к вам посетитель! – звонко затараторила секретарь, – Приехал издалека, полярник, член профсоюза с 1972 года. Дрейфовал на льдине, отказали в выплате северных, представляете? Можем разобраться?
– Я сейчас очень занят, видеоконференция с Москвой, со Шмаковым, с Медведевым, пускай завтра придет! – рявкнул я. И снова погрузился в цифры. – На льдине, блядь… До выборов шесть месяцев…
Мой рейтинг в районе, где я пять лет назад победоносно набрал 60%, сейчас не дотягивал и до 10%. Баллотироваться во второй раз с такими показателями не имеет смысла. Меня обскакали сразу четыре местных деятеля. Я, не мигая уставился на угол покрытого лаком стола, где отражался яркий мартовский луч и представил, как они, вооружившись гарпунами и двадцатилетним Чивасом, задорно гребут на своих баркасах в сторону Заксобрания, а я, озябший и голодный, прыгая на малюсеньком кусочке тающего льда что-то кричу им вслед.
Зачем я сунулся в этот чужой для меня район, где никогда не смог бы стать своим? Зачем даже не пытался завладеть сердцами «земляков» используя проверенные веками схемы товарно-денежных отношений?
Почему я там не появлялся все эти годы?!
Очередная авантюра заканчивалась провалом. Приплыли, Шурик, сдавай билет, срезай лампасы и маузер клади на стол. Не дожидаясь желания подобно Октавиану стукнуться головой о косяк, восклицая: «Квинтилий Вар, верни мне легионы!» я поспешил домой, комкая листы статистики и запихивая в портфель.
А на кой хрен мне вообще сдалось это депутатство? Уже пять лет сверкаю значком заксобрания на лацкане, доказывая членам всевозможных молодёжных организаций, что, обладая длинной волей, отвагой и удачливостью, войти в когорту избранных большой политики в столь юном возрасте всё ж можно. Но ничего, кроме чуть более сияющей ауры и большого геморроя от обилия чужих нерешаемых проблем мне это не принесло. Ни тебе баснословных барышей, ни безграничной власти, даже неприкосновенность ни разу не пригодилась. Пять «хороших» римских императоров, с обложки книги на моём рабочем столе, смотрели с разной степенью разочарования, когда я вёл приём посетителей, не имея возможности их казнить, ничего не разъясняя про социальные гарантии.
Сейчас я – председатель Федерации профсоюзов Архангельской области. Огромная организация хоть и сдала позиции со времён последнего съезда КПСС, но до сих пор наделяет руководителя весомым статусом, чтоб открывать дверь с ноги в кабинеты министров. Это моя основная работа. Работа беспокойная, суетливая, требующая мощных усилий в области человеколюбия, но она приносит удовлетворение и приятные мечтания, что в будущем, оценив мой путь подвижничества, патриарх примет решение причислить блистательного председателя к лику святых.
Оказалось, посетитель дожидается меня в приемной.
– Александр Николаевич, примите меня? Мне очень надо! Наша экспедиция… – он подскочил с кожаного дивана и уже готов был броситься и перегородить мне дверь.
– Не сейчас, уезжаю на срочное совещание к губернатору, пожарным зарплаты хотят урезать, надо биться, вся область летом сгорит! – и не глядя на пожилого мужичка с бумагами в руках, я выскочил из приемной и бегом сбежал вниз по лестнице.
«Поддержка» как обычно ждала меня дома. Жена в позе дикой кошки, готовящейся к броску (мне кажется она умудрялась даже выгибать спину и раскачиваться) выпучив глаза, то ли от презрения, то ли от удивления моей наглости, высказала все, что как ей казалось точно знала по вопросу баллотировки по одномандатным округам. ЦИК не разбирался так хорошо в тонкостях этого процесса.
Во время ссор я едва уворачивался от железобетонных аргументов, которые она производила ниоткуда и столь стремительно, что мне не удавалось отвечать, сохраняя достоинство. Зато во время близости ей не было равных в близлежащих галактиках и одномандатных округах. Гибкая, тонкая, с длинными ногами она изображала такие кульбиты, что могли позавидовать акробатки Дю Солей в выходные подрабатывающие эдалт моделями. Сейчас я встретился с той её ипостасью, которую не слишком любил за напор, чрезмерность и неумение остановить лавину сознания до того, как она обрушится обвинениями, противоречащими друг другу по смыслу. Если записать число Пи, в виде десятичной дроби, оно никогда не повторяется и никогда не заканчивается. Претензии любимой были того же порядка.
Без возможности высказать всё, что женщина надумала за день, она теряет сумеречный кураж, отворачиваясь к стене со словами: «ничего не случилось, все нормально», а утром с грохотом ставит на стол тарелку с рисовой кашей. Кашу она мне обещала не готовить никогда. Я просил об этом сразу как вышел из ЗАГСа и получил в лицо несколько яростных горстей риса от маминой сестры из Великого Устюга, что в детстве часто жила с нами и готовила однообразные крупяные завтраки. Трапезничать утром я люблю спокойно, без суеты и желательно яичницей, поэтому каждый раз заставляю себя проявлять отеческую снисходительность и добросердечность, присущую мне от природы, но сильно потрёпанную постоянным общением с навязчивыми просителями по профсоюзной и депутатской линии.