31 декабря 1949 года
Звонок раздался глубокой ночью, со страстной настойчивостью разрезав тишину подвала. Персис остановилась, занеся ручку над чистой страницей журнала дежурств, которую вот уже час пыталась заполнить.
Писать было особенно не о чем.
Она сидела в офисе одна. Было совсем тихо, только негромко жужжал вентилятор на потолке, да одинокая мышь скреблась под нагромождением столов и потрепанных металлических тумб. Время от времени из внешнего мира доносились приглушенные хлопки – новогодний фейерверк. Город гулял, улицы заполонили пьяные компании, справляющие окончание самого бурного десятилетия в жизни индийского народа. Но, несмотря на это – а возможно, как раз поэтому, – Персис согласилась на ночное дежурство. Ей было чуждо легкомыслие, и окружающие нередко подмечали, что она старается быть уравновешенной во всем – и в манерах, и в одежде.
Наверное, это потому, что она росла без матери.
Саназ Вадиа, урожденная Пунавалла, умерла, когда Персис было всего семь, и унесла с собой в могилу остатки и без того уже угасающей веры в милосердие Божие. Отец не стал жениться снова и, несмотря на боль утраты, старался как мог хорошо воспитать дочку один. Бедной тете Нусси, как она ни билась, так и не удалось переупрямить Сэма Вадиа.
В голове Персис мелькнула мысль, что, может быть, звонит отец: хочет убедиться, что через час после начала нового года она еще жива и здорова.
Она сняла трубку с черного телефона «Стромберг Карлсон»:
– Малабар-хаус, отдел уголовного розыска. Инспектор Вадиа слушает.
Звонящий заколебался, и Персис прямо через трубку ощутила его недоверие.
С подобным она сталкивалась уже не в первый раз.
Когда семь месяцев назад Персис поступила на работу в полицию, совершенно одинаковая истерика случилась даже у таких далеких друг от друга изданий, как «Калькутта Газетт» и «Карнатака Геральд». Но особенно язвительный отзыв дала бомбейская газета «Индиан Кроникл»: «Как бы прекрасно зачисление в штат женщины ни иллюстрировало прогрессивные идеалы нашей молодой республики, комиссар, увы, не учел, что женский интеллект, темперамент и моральный дух уступают и всегда будут уступать мужским».
Вырезка с этой фразой теперь стояла в рамочке на письменном столе Персис. Каждое утро эта штука словно перекрывала ей дыхание и довольно жестко напоминала: если ты жаждешь уважения – придется попотеть, чтобы его добиться.
Ее собеседник наконец взял себя в руки.
– Могу я поговорить со старшим офицером?
Персис подавила желание швырнуть трубку обратно на рычаг.
– Боюсь, что за старшего офицера сегодня я, сэр.
В трубке послышался неглубокий вдох.
– В таком случае, мисс Вадиа, я прошу вас приехать на набережную Марин-драйв, в Лабурнум-хаус, резиденцию сэра Джеймса Хэрриота.
– Инспектор.
– Прошу прощения?
– Я инспектор Вадиа. А не мисс.
Молчание.
– Извините. Инспектор, я был бы вам очень признателен, если бы вы поторопились.
– Могу я узнать, в чем дело?
– Да, можете, – холодно отозвался голос из трубки. – Сэр Джеймс убит.
Название «Лабурнум-хаус» носило двухэтажное чудовище в стиле кубизм, покрашенное в броские бордовые и бежевые тона. Все в нем, даже две удивительные слоновьи головы на главных воротах, выходящих к морю, было прямо-таки пропитано мотивами ар-деко.
У дверей Персис встретил заламывающий руки слуга, из местных, похожий на разодевшегося кули. Он быстро провел ее через сверкающий зал для приемов, отделанный белым мрамором. В центре зала возвышался бронзовый Прометей. Какой-то шутник нацепил статуе на голову тюрбан, и это придавало греческому титану царственно-ханжеский вид.
Человек, вызвавший Персис, ожидал ее в гостиной в коричневом кожаном кресле «Честерфилд». Стоило ей войти, как он сразу поднялся в знак приветствия.
Это был Мадан Лал, личный помощник сэра Джеймса Хэрриота. Несмотря на довольно низкий рост, от его стройной фигуры так и веяло элегантностью и уверенностью в себе. Одет он был в твидовый костюм «в елочку».
– Здравствуйте, инспектор, – сказал Лал, протягивая ей руку. – Спасибо, что так быстро приехали.
Персис отметила про себя его маникюр, чисто выбритые щеки, зачесанные назад черные волосы, идеальный «вдовий мыс» на лбу. Круглые очки в стальной оправе делали Лала похожим на бухгалтера или страхового агента. В целом вполне привлекательный мужчина – если, конечно, кто-то ценит в мужчинах подобную прилизанность.
Поразительно, но этот Лал, со всей своей учтивостью, был просто идеальной иллюстрацией того, как выглядят современные гражданские служащие. Истинный человек своего времени, то есть Индии конца сороковых. Сейчас, через два года после Раздела, на фоне продолжающихся социальных и политических волнений, нация пыталась переосмыслить себя. Крушение прежней феодальной системы привело к значительному сдвигу влево в попытке уравнять различные социальные слои. Противостояла этому выработавшаяся за тысячу лет инерция, а также гегемония старой Индии: заминдары и благородные дома, которые отчаянно пытались урвать себе место в новом эдеме. Наступившая независимость изрядно прищемила им хвост, но сдаваться без боя они не собирались. По крайней мере, так утверждал отец.
Персис вышла из раздумий.
– Вы можете сообщить мне подробности убийства мистера Хэрриота?
Светская беседа никогда не была ее коньком.
– Сэра.
– Прошу прощения?
– Его звали сэр Джеймс, – тонкие губы Лала растянулись в улыбке. – Узы между нами и нашими званиями священны, не так ли?
Персис залилась краской, гадая, не намек ли это на ее собственную бескомпромиссность.
– Меня вам, строго говоря, полагается звать «майор Лал». Я служил в Бирме, в 50-й парашютно-десантной бригаде. Но обойдемся, пожалуй, без этих формальностей. Прошу, идемте.
Персис проследовала за ним через роскошно обставленный особняк, поднялась по лестнице с перилами из тикового дерева и, пройдя через ряд коридоров, очутилась в задней части дома.
Лал остановился перед черной лакированной дверью.
– Прошу прощения, но я так понимаю, что вы… не из стыдливых?
Персис оставила эту оскорбительную фразу без ответа и молча прошла мимо него в комнату.
Это был кабинет, весьма богато обставленный. С побеленного потолка свисала хрустальная люстра. Мебель из инкрустированного костью бирманского тика и розового дерева с резьбой ручной работы была подобрана с безупречным вкусом. Одну стену целиком занимала роспись на красно-черной керамике: Ганнибал верхом на слоне преодолевает Альпы. Остальные стены были отданы под полки с тяжелыми фолиантами. Все книги выглядели совершенно одинаково, и многих из них, вероятно, ни разу не касалась рука человека.
Комната явно была задумана, чтобы производить впечатление, а не чтобы в ней корпели над каким-нибудь трудом.
