«Цыпкин, мне конец. Я ночью ударил Катю, но не очень помню, за что и как, хотя это уже не важно. Она плачет и говорит, что не может выйти из номера с подбитым глазом. Ее папа меня убьет, ты же его видел».
Такой звонок я получил из гостиничного номера, в котором мой друг проводил свою брачную ночь. Утро после свадьбы и без этого тяжелое испытание, а тут просто кошмар. Но обо всем по порядку.
Гена жениться не собирался – ни на Кате, ни в принципе.
Он был из интеллигентной петербургской семьи. Все ученые, некоторые указаны в энциклопедии. Бабушка, разумеется, еврейка. Небогатые.
Катя приехала в Петербург из Рязани. В семье все военные, даже домашние животные. Папа, разумеется, бывший десантник. Богатые.
Гена увидел фотографию папы утром после, так сказать, незащищенного соития и сразу все понял. Бабушка учила Гену смотреть в родословную до первого свидания, ведь никогда не знаешь, чем оно может закончиться, но Гена бабушку не слушал.
В итоге Катя вдруг стала беременна. Девушке повезло с семьей отца ребенка. Они были люди глубоко порядочные и жениться Гену обязали, правда, Катю в полноценные родственники приняли не сразу. Эта дихотомия, кстати, довела до развода не одну разноклассовую пару, так как ощущать себя женщиной второго сорта, которая неожиданно свалилась на обожаемого сына или внука, – удовольствие сомнительное. Особенно если из зоопарка тебя вроде бы выпустили, но относятся все равно как к говорящей барсучихе. А если еще есть различия в материальном статусе и представители интеллигенции значительно беднее, положение девушки иногда становится совершенно невыносимым: она виновата и в том, что недостаточно изысканна, и в том, что слишком богата.
Но все это были возможные детали будущего. В настоящем нужно было решать вопрос со свадьбой. При подсчете количества гостей выяснилось, что силы совершенно неравны. Интеллигенция выставила на поле двенадцать человек, в основном, травмированных и с низкой мотивацией. Пролетариат с купечеством – аж пятьдесят девять, собранных со всей страны, из которых двадцати четырех Катя никогда не видела, а двадцати трех никогда не хотела бы видеть. Все они рвались в бой, точнее, в Петербург на свадьбу «нашей Катеньки» с человеком, чей прадедушка упомянут в Большой советской энциклопедии. Практически же «говорящая собачка», надо же посмотреть, потрогать, не говоря уже о проверке его на прочность, о которой мечтали друзья отца по ВДВ. Родственники Гены, понятное дело, никого вообще не хотели видеть и особенно слышать.
Расходы на этот «товарищеский матч» взяла на себя команда гостей.
Свадьбу можно описать одним словом – похороны. Это слово отображало выражение лиц команды жениха, его самого и невесты. Хотелось похоронить и ведущего, и музыкантов, и поваров. О поводе собрания забыли так же быстро, как забывают на поминках о покойнике, когда в траурный день начинаются чуть ли не пьяные танцы гостей с разных сторон усопшего. Через два часа после начала «судья» утратил контроль над «игрой» и был удален с «поля». Началась русская свадьба, бессмысленная и… бессмысленная.
Дядя невесты, прибывший из Ростова-на-Дону, начал пить еще в Ростове-на-Дону и так преуспел в этом занятии, что забыл о своей жене, хотя забыть о таком объемном грузе было сложно, и пытался пригласить на медленный танец Генину маму, которая вмерзла в стул. Дядю это ничуть не смутило, и он поднял ее вместе с ним. Под бурные аплодисменты кубанский казак покружил стул с полумертвой преподавательницей филфака по зале и уронил обоих практически в торт.
Конкурсы были настолько глупы и абсурдны, что даже неизбалованные анимацией гости из-под Рязани (были из Рязани, а были из-под) их освистали и предложили всем начать носить своих спутниц вместе со стульями по примеру ростовского товарища. В итоге – визг, крик и поломанная мебель.
Катина мама, женщина простая, но добрая и чрезвычайно воспитанная подсела за стол к Генкиным родителям и обнадежила: «Вы потерпите, пожалуйста, я все понимаю».
Потом пошла траурная процессия с ненужными подарками и нужными конвертами, затем реквием – тьфу, – танец под песню «Потому что нельзя быть на свете красивой такой» и наконец кидание венков в толпу потенциальных невест.
Оскорбленная поступком мужа жена ростовского танцора сказала, что тоже будет ловить венок, и, придавив парочку незамужних девиц, заполучила-таки пропуск в следующий брак.
Один из гостей подошел к Генкиной бабушке с какими-то несуразными комплиментами и закончил все восхитительной фразой: «Ведь есть же и среди евреев хорошие люди».
После этого бабушка поделилась со мной опасением: «М-да, жениться – полбеды, важно, как потом разводиться. А здесь, боюсь, если что, миром не получится».
Друзья Катиного отца посадили меня с женихом за стол и стали заливать водку в наши тщедушные тела, параллельно обучая жениха хитростям семейной жизни. «Генка, ты главное бабу не распускай! И запомни – от хорошего леща еще никто не умирал. Нет, конечно, бить женщину нельзя, но леща прописать можно!» – учил жизни моего друга человек с запястьем размером с Генкину голову.
Свадьба гремела на весь отель, я пытался затащить в заранее снятый номер одинокую подругу невесты, но она оказалась девушкой с принципами, и затащить мне удалось лишь бутылку виски. С ней я и заснул.
Утром меня разбудил озвученный, упомянутый выше звонок.
«Саня, делать, делать-то что?! Я, главное, не понимаю, за что я ее так. Мы же сразу заснули почти, когда я успел? И ты же меня знаешь, я муху не обижу, а Катька, она такая нежная. Господи, как я мог…»