(Производственная повесть о далеко не первой любви)
У самурая нет цели. Только Путь.
Путь самурая – жить так, словно он уже мертв.
Миямото Мусаси
Предуведомление
Биологическая станция, описанная в повести, не имеет никакого отношения ни к одной биостанции на территории Российской Федерации. Все названия, имена, фамилии, прозвища, должности, люди, события и воспоминания, упоминаемые в тексте, – лишь плод воображения авторов. Все совпадения с реальностью случайны.
1.Воскресенье
Летом 2002 года я плотно общался с очень милой сменой девушек из столовой. Три из них были аспирантками – отличницами с биофака, весьма ко мне расположенными. А четвертая была приблудная, с не известной мне кафедры. Глаза у неё были большие, изумрудные, как бы немного удивлённые, носик чуть курносый, волосы соломенные, с платиновым отливом. Белоснежная, с просвечивающими венами кожа. Блуждающая улыбка на тонких губах с выразительным изгибом. В общем, юная Катрин Денёв отечественного разлива, безо всяких там шербурских зонтиков. Звали её, кстати, тоже Катя,
Выражение лица у неё было, как у начинающей порноактрисы – инженю, когда она снимается уже не в первом дубле, но все ещё неумело изображает смущение и намёк на тайную похоть женщины, не вошедшей до конца во вкус плотских отношений. Партнёр по сцене старается быть понежнее, и не ясно, то ли ей больно, то ли безумно хорошо. То ли она его едва терпит, то ли он ей нравится, но стесняется это показать.
Она часто покусывала губы, облизывала белые зубки, а её узкие ладошки все время двигались. То ладонь левой мяла правую, то правая накрывала левую. А в паузах между ломанием рук её длинные тонкие пальцы часто выстукивали дробь, словно азбуку Морзе. Немудрено, что коллеги прозвали её Радистка Кэт.
Катя оказалась не готова к обстановке середины XIX века на биостанции без горячей воды и электричества. Она не была, как говорят биологи, «полевой». Её мучили сквозняки, мешали спать комары, вода вызывала изжогу, обувь натирала ноги. Ужасали наши деревенские сортиры, потому что там пачкались подолы длинных платьев, которых она привезла целый чемодан. Она жаловалась, что вынуждена ходить в одних и тех же джинсах, которые ей совершенно не идут, и которые она привезла, чтобы надеть в последний раз в поезде, а потом выбросить.
Стирали тогда на биостанции руками. Выполоскать стиральный порошок из белья можно было только в холодной морской воде. А потом надо было выполаскивать из белья уже эту морскую воду пресной. От этого трескалась кожа на руках и ломались ногти. Вдобавок начальница второй столовской смены стала к ней придираться и наезжать. Свара между поварёшками стала хронической, Катя страдала и постоянно ходила с заплаканными глазами. Можно было только гадать, в какой оранжерее и с какой целью вырастили такую орхидею.
У меня когда-то был друг, большой ценитель и знаток слабого пола, имевший все шансы стать профессионалом, если бы за это не сажали. Достаточно сказать, что его любимой поговоркой была сентенция, приписываемая то ли Юкио Мисиме, то ли Мураками, то ли еще какому-то знаменитому японцу: «Даже если презерватив понадобится раз в жизни, носить с собой его нужно каждый день».
Так вот, он бы назвал эту принцессу на горошине «проблемной девушкой, с которой лучше не связываться». Да и я бы не взялся. Но мужская половина биостанции не обладала опытом и интуицией моего друга-знатока, поэтому возжаждала связаться.
Первыми жертвами начинающей «femme fatale» пали работяги из окрестных деревень. Это у столичных мужчин есть хоть какая-то прививка, всё-таки в московском метро симпатяшек можно найти почти в каждом вагоне. А местные, сидящие на голодном информационном пайке трех федеральных телеканалов, были совершенно безоружны перед страшной силой утонченной женской красоты. Их всю жизнь окружали простоватые селянки. По-своему, по-колхозному привлекательные. Таких многократно прославили в своих картинах советские художники, воспевавшие героику трудовых будней. Однако Катя на их фоне смотрелась, как лебедь белая среди серых утиц.
Надо сказать, что здесь всегда существовало неписаное правило: студентки никак не контактировали с местными работягами. А мы, как правило, не подкатывали к местным женщинам. Дело не в снобизме и не в том, что кто-то кого-то не достоин. Просто мы из разных эпох. У них здесь XIX век, а у нас XXI. Для них Америка недостижима, а мы можем долететь туда за полдня. У нас заграничные паспорта. А у них даже обычный, бывает, хранится по старинке в сельсовете. Мы считаем легкомысленным вступать в брак, не пожив вместе год или два. Они считают легкомысленным и порочным жить вместе вне брака. А вот на добрачную жизнь взгляд у них другой, правда, какой точно, сформулировать не возьмусь.
Нарушение этих неписаных правил приводило к конфликтам, что я испытал на себе. Как-то вечером я пробежал голышом из бани по пирсу мимо лавки, где сидели три местные девушки. Сиганул в ледяную воду, забрался обратно. Наличие девушек у мужской бани можно было трактовать однозначно – хотят познакомиться. Мы поболтали, я представился, узнал их имена и вернулся в парилку.
На следующий день оказалось, что этот разговор местные расценили как оскорбление. Сперва я не понял, почему. Если девушки заподозрили меня в попытке совращения, то это не вязалось с их интересом к пробегающим голым мужикам. Прозрение пришло позже, когда кто-то из местных пустил слух, что женщины мне неинтересны. Чтобы разобраться, пришлось драться с трактористом, отстаивавшим честь своей младшей сестры. Я всё никак не мог понять, чего он от меня хочет. Чем больше я объяснял ему, как неинтересна мне его младшая сестра, тем больше он свирепел. Поостыв после недолгого обмена неточными ударами, он потребовал, чтобы я вечером навестил его сестру, извинился и выказал своё уважение. Я навестил, извинился и выказал. После этого мы с ним даже подружились. Хотя, казалось бы, он должен был мстить после моего визита к сестре, а не до.
Причиной недоразумения оказалась ледяная вода. Когда я из неё выбрался, мой шалун скукожился и оставался таковым, пока я с ними болтал. Как только я ощутил прилив крови, быстренько ретировался в баню. Без купания я бы не рискнул задерживаться рядом с ними голышом. Я боялся оскорбить их своей физиологической реакцией, а оскорбил её отсутствием.
Так вот, Катина харизма очень повлияла на местных и они при любом случае норовили тоже выказать ей своё уважение. Вокруг общежития, прозванного «Вороньей слободкой», где жили столовские, ноосфера сгустилась и собиралась вскипеть, как писал классик, на высокий градус. Рядом с общагой глохли трактора. Рассыпались ящики с инструментами. Вываливались из грузовиков дрова и доски, опрокидывались бочки с маслом и краской. Там тянули кабели и раскапывали водопровод. Пустырь, куда выходили окна комнат общаги, стал очень оживленным. Мало того, в бухте напротив обнаружилась мель, на которую принялись садиться в отлив станционные корабли. А она, хоть и выглядела, как порноактриса, была обычной студенткой, и, не понимая, чего от неё хотят «эти рабочие», в ужасе поджимала губы и округляла глаза.
