Глава: Теплотрасса им. Иеронима Босха
Я неожиданно ушел под лед. С головой в холодную воду. Одежда мгновенно намокла, сквозь пузырьки воздуха были видны руки в варежках и рукава куртки. Легкий шок. Мокрая одежда тянула на дно. Мозг со скоростью света подбирал версии происшедшего. Я задержал дыхание и постарался не паниковать.
Апрель. Оттепель. Вообще говоря, не было какой-либо веской причины, для того, чтобы прыгать на подтаявшие льдины, пытаться их укротить – заставлять плыть в нужном направлении. Жажда приключений. Я нашел длинный шест, которым удобно было цеплять импровизированный корабль, подтаскивать к бетонному берегу канала. Прыгал в самый центр, пытаясь удержать равновесие. Много парней с окрестных районов проводили свои выходные под мостом у канала. Солнце разогревало снег, и на поверхности тот становился рыхлый, внизу же оставался прочный лед. Всего интереснее было проплывать под мостом, по которому двигались автомобили, казалось, что ты находишься в какой-то огромной пещере, где приглушенный свет, эхо и наскальные надписи. «Наскальные» надписи были нанесены баллончиком или краской и чаще всего имели нецензурное содержание.
Под мостом была ровная песчаная отмель, на которой застревало много льдин. Всегда хотелось выбрать для себя самый лучший «корабль». Быстрее остальных скользили по воде треугольные льдины, чуть менее маневренные – квадратные, и совсем неуправляемыми были многоугольные, те крутились в разные стороны, бились о берега, плыли куда угодно, но только не вперед. Речушка, где проходила наша весенняя «регата» впадала в городской канал, который в свою очередь – в следующую, более крупную речку. И самым шиком было преодолеть это расстояние на одной льдине, уверенно отталкиваясь длинным шестом от дна. Иногда на пути образовывались заторы из мусора или мелких, не пригодных для путешествий кусков замерзшего снега. Мы ощущали себя мореплавателями, окрестные многоэтажки были для нас скалами, джунглями. Воскресным утром на улицах почти никого не было, тишину нарушал лай собак или крики мелких пацанов, которым пока было страшно прыгать по льдинам. Намокали сапоги, мерзли руки в варежках, сжимая деревянный шест, ветер дул в спину, брызги ложились на куртку – все по-настоящему.
Мы знали про коварство льдин, попадались такие, что с проталиной посередине, тонкий лед был припорошен снежной кашей. Они выглядели добротно. Но если раскачать такой «корабль», пару раз столкнуться с бетонным берегом, то он мог расколоться на две половинки, каждая из которых уже не выдерживала вес ребенка и переворачивалась.
Катастрофа всегда неожиданна. Я задержал дыхание и постарался не паниковать. Холодная, почти ледяная вода проникала в теплое пространство под одеждой, залила сапоги, илистая взвесь забила глаза. Глубина в канале была небольшой, несколько метров, но дно кишело разнообразным мусором: ржавая арматура, покрышки от автомобилей, строительные отходы, старая обувь, остатки кабеля. Не хотелось ступать ногами в густой ил, увязать в покоящемся на дне хламе. Содержимое городского канала пугало не меньше холодной воды. Я всеми силами старался не коснуться дна, рефлекторно приняв правильное положение тела, взмахнул руками, чтобы перенаправить вектор своего движения не вниз, но в сторону. А после замедления уверенно выгреб руками наверх, вынырнув на поверхность. Занятия в бассейне Дома Офицеров … Приключение было настоящим. Я в мокрой одежде плыл к берегу. На широкой квадратной льдине спешили друзья. Под тяжестью мокрой одежды вязкий ил у берега затягивал сапоги, тяжело было ступать, чтобы не упасть и в конец не испачкать одежду. Теперь уже холодный воздух доставлял неудобство, я думал, как бы добраться до дому, чтобы не простудиться. Пешком – около получаса, на автобус – не было денег, да и вряд ли пустил внутрь кондуктор. Оставалось лишь сушить под мостом одежду. С другой стороны домой идти не хотелось, родители устроили бы «разбор полетов», итогом которого было бы наказание в виде лишения «свободы». Не пускали бы гулять неделю, а может и две.
Подошли Санек и Димон, критически осмотрели, и заключили, что я теперь простыну, слягу с воспалением легких, пропущу школу на целый месяц, и друзья будут приходить ко мне играть в приставку. А мне надоело играть в «Денди», лучше кататься на льдинах. Выпросил у Сани широкий мохеровый шарф, доковылял походкой зомби до труб теплотрассы, разделся и разложил сушить одежду. От нее шел густой пар. Трубы были горячие, особенно те места, где оборвана алюминиевая теплоизоляция и стекловата. Прижав колени к груди, закутанный в мохеровый шарф, я был похож на персонажа одной из картин Иеронима Босха, человека, сидящего в расщелине дерева у берега речушки, с неисчерпаемой грустью в глазах, на заднем плане бушевал большой беспокойный мир со своими заботами, страстями. Неслись по мосту автомобили. Мы проходили по МХК в школе – «Искушение Святого Антония».
Библиотека. Воскресенье. Читальный зал. Журналы, книги по истории искусств. Мы писали рефераты и неизменно отвлекались на что-то другое, поглощали информацию книгами, стопками журналов, выискивая оттуда самое интересное. Обсуждали прочитанное, смеялись, иногда дурачились, рисуя на иллюстрациях смешное. Центральная библиотека была двухэтажная, что-то наподобие суперкомпьютера или «всемирной паутины», и мы не хотели покидать это место. Я много раз сетовал, что занятия в школе проходили по субботам, не мог никак понять, почему бы не распределить те четыре урока на каждый из будних дней, осталось бы время и на библиотеку и на приключения.
Святой Антоний, но для меня просто Человек, потому как я не знал его личности, сидел у расщелины сухого дерева. Навес из камыша, и приделанный колокольчик с веревочкой, сообщали о том, что Он сидит давно, не первый день, и, наверно, видел смену времен года. За деревьями, на горизонте был город, тоже неподвижный, тоже наблюдатель. У правой ноги сидела свинья, обратив, как и хозяин, взор на воду, грустила. Но вокруг, повсюду, копошились какие-то ящерицы с человеческими лицами, рыба с когтями выныривала из воды, цапля с обезьяньими ногами пыталась замахнуться молотком, мелкие монстры у дерева выливали кувшин с водой, трава на переднем плане казалась живой, и уж точно умеющей слушать. Гротеск являл тщету жизни человека, но во взгляде Святого было спокойствие, он знал, что все эти инфернальные образы, гармонично вписываются в существующее бытие, что какая-то потусторонняя алхимия смешивает их и повседневность в целостную картину.
Точно так же, как кора дерева и навес из камыша закрывал Святого Антония, закрывал меня от холодного апрельского ветра мохеровый шарф друга. Вокруг бушевал все тот же наполненный заботами и страстями мир. Вместо ящериц с человеческими лицами шли люди, вместо монстров, льющих воду из кувшина, были автомобили, шинами разбрызгивая весеннюю грязь, вместо рыб с когтями плыли коряги и ветки в грязной речушке, вместо цапель с обезьяними ногами бегали по берегу дети, вместо города на горизонте стояли многоэтажки, вместо слышащего леса был металлический забор и горячие трубы теплотрассы. С краю хаотично расположился гаражный массив с глинистой колеей колес. Как и шестьсот лет назад тщета жизни проникала сквозь мохеровый шарф, в который я кутал то ноги, то голову, и взгляд мой, спокойный и грустный, точно такой же, как и у Святого Антония остановился на гармоничном единстве всех этих объектов бытия. Женщина, ехавшая куда-то на старом велосипеде, развернулась обратно.
