Плиний смотрел своими сгоревшими от старости глазами на тлеющие в жаровне угли. Язычки пламени, поначалу дружные и шумные, но теперь утратившие свою силу, едва прорывались через седеющую золу. Блеск этих золотисто-пунцовых огней постепенно угасал, а вместе с ними тускли и глаза старика.
– Учитель – услышал он за спиной срывающийся от волнения фальцет Маркуса.
Старик оглянулся и увидел двенадцать пар устремленных на него глаз.
«Какие же они молодые – подумал он – У них глаза горят даже в сумерках. Интересно, почему с годами этот блеск уходит? Глаза – зерцало души. Отрывается душа от тела, и глаза постепенно гаснут. Взволновались, мои воробушки. Подумали, наверное, что я направился в царство мертвых. Да, нет, мои хорошие, час мой, видимо, еще не пришел…».
– Ну, так на чем мы остановились, Маркус? – улыбнувшись своим беззубым ртом, спросил старик.
– На Гиперборее, учитель – радостно воскликнул ученик.
– Ах, да. Гиперборея… – задумчиво произнес Плиний. Он разгладил свою редкую седую бороду, расправил тунику, которая едва согревала его худое тело, и продолжил – Аврелий, дружок, подай мне покрывало, а ты, Юнон, добавь углей в жаровню, холодно сегодня.
Юноши кинулись выполнять поручение своего любимого наставника, даже не задумываясь о том, чего это вдруг старику холодно, когда на дворе летний день и с моря дует такой теплый ветер.
Молодые люди расселись по своим местам и устремили на Плиния свои широко открытые, пытливые, жаждущие новых знаний, взгляды, и старый учитель заговорил:
– За Рипейскими горами, по ту сторону Аквилона, который еще называют Бореем, живут племена, о которых мы мало что знаем – он на минуту смолк – Мы их называем живущими за Северным ветром, или гиперборейцами. Люди эти когда-то были, да и сейчас остаются нашими братьями по крови. Нашим общим отцом был великий Аполлон. И жили мы когда-то рядом…
– Они жили здесь!? – загалдели ученики.
– Да, нет, что вы? – улыбнулся он – Когда-то мы жили… там.
В комнате повисла тишина. Плиний с наслаждением настоящего учителя видел, каким огнем загорелись глаза его учеников.
– Да, да – улыбнувшись, продолжил он – Не думайте, что ваш учитель потерял разум. Тысячу лет назад наши праотцы покинули те края за Северным ветром и основали города здесь. А наши братья остались на нашей родине – он тяжело вздохнул – За эти годы мы многое подзабыли о своих корнях. А меж тем гиперборейцы продолжают жить по древним великим законам. Они счастливы, и живут они намного дольше нас. Там, в Гиперборее, находятся петли мира и крайние пределы обращения светил. Солнце там не заходит за горизонт в течении полугода, и это один целый нескончаемый длинный-предлинный день. И есть ночь, она тоже длинною в полгода. – Плиний с минуту помолчал, а потом заключил – Гиперборея или, как ее называли эллины, Арктида, находится вся на солнце, она лишена всякого вредного ветра и омывается теплым морем.
Учитель смолк. В воцарившейся тишине были слышны только поющие за окном птицы. Но вскоре раздался голос Париса:
– Учитель, а их кто-нибудь видел?
– Хороший вопрос, мой мальчик – отозвался Плиний – многие пытались найти Гиперборею, но никто из тех краев не вернулся. В библиотеке этого дворца я когда-то читал легенду о Пифее, который давным-давно достиг нашей далекой родины. Так вот, Пифей нашел там странную субстанцию, на которой держалось все. И земля, и вода, и даже воздух. Субстанция сея была похожа на студень, по которому нельзя не пройти, не проплыть на корабле. А гиперборейцы передвигались по ней на железных ладьях и летали по воздуху на железных птицах…
– И это правда? – воскликнул Маркус.
– Трудно сказать, но ведь кто-то каждый год передает через заморских купцов на остров Делос дары для бога Аполлона. Эти купцы говорят о гиперборейцах. Ну-ка, ребятки, идите сюда – он взял лежащий на столике пергамент и, макнув в склянку с краской деревянную палочку, начал рисовать.
– Вот смотрите – сказал он сгрудившимся вокруг него ученикам – Гиперборейцы строят свои дворцы из семи гигантских платформ, наложенных одна на другую, уменьшающихся к вершине и окрашенных в разные цвета. Такие дворцы имеют башню, ориентированную на четыре стороны света и символизирующую собой космос. А плиты – это символы планет. Наверх ведет гигантская спиральная лестница. А там, на верху – большое святилище с круглым золотым столом в центре.
– Учитель – удивленным голосом спросил Парис – Но ведь примерно также была устроена башня в Вавилоне.
– Умница, дружок – ласково ответил старик – И не только в Вавилоне. Так устроены святилища в разных концах света. И все они – копии дворца в Гелиополе – столицы Гипербореи.
Когда ученики вернулись на свои места, Плиний продолжил:
– Все мы вышли оттуда. И многое потеряли за эти годы. В Гиперборее неизвестны раздоры и всякие болезни. Там нет войн. Так, наверное, и должен выглядеть рай. Там конечно тоже есть смерть, но она приходит только от пресыщения жизнью. После вкушения пищи и легких наслаждений старости гиперборейцы бросаются с какой-нибудь скалы в море. Это – самый счастливый род погребения…
Старик замолчал. Молчали и ученики, потрясенные только что услышанным.
***
Снег падал мохнатыми хлопьями, бесшумно покрывая белоснежным саваном промозглую землю. А она, взъерошенная осенними дождями и ветрами, с нетерпением ждавшая момента, когда можно было прикрыть свою грязную наготу, с какой-то невероятной жадностью принимала этот наряд. Кочки и буераки, покрытые осенней пожухлой травой, с началом снегопада на глазах начали превращаться в аккуратные холмики и бугорки.
Человеку, присевшему передохнуть на одиноко стоявшем среди поля трухлявом болотном пне и вытянувшему в изнеможении свои уставшие ноги, эта белоснежная феерия до боли напомнила мамины пасхальные куличи. Там, в далеком его детстве, мать мазала свежеиспеченные в духовке булочки взбитым с сахаром куриным белком, который, застывая, становился вот таким же белым – белым.
От этих воспоминаний желудок издал предательское урчание. Человек засунул руку в карман и извлек оттуда небольшой газетный сверток. Развернув дрожащими руками замызганную бумагу, он достал небольшой кусочек засохшего сыра.
«Ну, вот и все – подумал он – Вот и все что осталось от моего скромного провианта, который я прихватил с собой в дорогу».
Он положил на язык пластик сыра и стал его смаковать, пытаясь продлить удовольствие. Но сделать ему этого не удалось, вскоре сыр вместе со слюной проскочил в желудок.
Сейчас в этом заросшем щетиной, одетом в грязное драповое пальто и помятую шляпу с обвисшими от сырости полями было трудно узнать еще в недавнем прошлом завсегдатая лучших берлинских ресторанов и закрытых клубов. Того, кто еще три недели назад пил на брудершафт с высшими чинами Люфтваффе.
