Татьяна Алферова - Поводыри богов (сборник)

Это было в те давние времена, когда боги ходили по земле и говорили с людьми. В те времена, когда боги одного племени дружили с богами соседей, или, напротив, враждовали, если в ссоре были люди, поклонявшиеся им. Боги вмешивались в дела, государственные и семейные, делили с людьми еду и кров, горе, радость и битву. Множество маленьких божков пряталось в живой зеленой листве священных рощ, а не среди бумажных листов ученых книг или сказок. И далеко было до той поры, когда иные великие боги исчезнут совсем, а от других останутся лишь полустертые силуэты на старинных браслетах да съеденные временем каменные столбы. Боги надежно запрятали память о себе, но изредка мелькнет что-то смутно знакомое, почудится странный и милый отголосок в сказке, детской песенке, в поговорке или свисте ветра над пустырем, где некогда росла священная роща: слушай!

– Да слышу я, слышу! Не кричи! Что же тебя так напугало? Иду, иду уже! Ну, куда идти-то? На поле, что ли? К реке?

Седовласый, но с темной еще длинной бородой жреца человек поднялся с корточек и резво зашагал в сторону Волхова. У него обнаружилась упругая легкая походка и прямая осанка. Он не стар, несмотря на белые волосы и глубокие морщины, но пока сидел без движения, казался чуть ли не дряхлым. Нарядная сорока, с которой он так по-свойски беседовал, покружилась в воздухе еще немного и села на ветку высокой ольхи перевести дух. Птица взволнована, что-то случилось, что-то неправильное, по сорочьим понятиям, и человек должен разобраться. На то он и хозяин этой поляны. Обитатели поляны, леса и реки не выносят неожиданностей, хотя готовы к ним. Рядом большой город Ладога, много в нем народа, а от людей нечасто дождешься хорошего. Но к хозяину поляны это не относится, он свой. Другие люди, те, что изредка заходят сюда, считают: хозяин умеет говорить по-звериному и щебетать по-птичьи; это не так. Кое-что он понимает по-сорочьи, это правда. Но мало. Не расскажешь ему, не объяснишь, что случилось на поле. Пусть сам сходит, посмотрит, зачем лежит там маленький человек, не ровен час, беда пришла.

Над полем, пока солнце не взошло высоко, в дрожащем воздухе кувыркались псы с широкими крыльями и тонкими длинными хвостами, завитыми подобно молодому побегу хмеля. Из людей редко кто замечал небесных псов-семарглов, они невидимы на свету, но всем известно, что всходы на полях охраняют крылатые псы. Нежные побеги доверчиво устремлялись вверх, пытаясь дотянуться до семарглов, и те раздували круглые ноздри, нюхали хрупкие листочки, смеясь, переворачивались в воздухе через голову. Если перекувырнуться над ростком, никакой заморозок не повредит ему, даже мелкие букашки, когда перевернешься над ними, начинают расти и могут дорасти до стрекозы. Нет божества веселее и простодушней семарглов, вот только говорить они совсем не могут, разве друг с другом. Пролетела по важным птичьим делам пестрая сорока, не обратила внимания на радостную возню. Рыжая бабочка, испугавшись сорочьей тени, вспорхнула под носом у молодого семаргла, почти щенка. Тот счастливо взвизгнул, растопырил толстые мохнатые лапы, закувыркался следом; его узкие, не успевшие развиться крылья хлопали по бокам, как вторая пара ушей. Бабочка летела старательным зигзагом, и малыш неловко промахивался всякий раз, тщась перевернуться перед нею, как положено у тех, взрослых, кружащих над полем. А седая лапа утренника, утреннего заморозка, уже хватала всходы ячменя, оставшиеся без присмотра маленького мохнатого защитника. Шлепнувшись на солнечный луч толстеньким крупом, щенок заспешил назад, расправляя крылья и прижимая уши, но опоздал. Часть вверенных ему побегов упала на землю, подрезанная утренником. Семаргл кинулся на вора, норовя ухватить за седую лапу, но утренника и след простыл. Старшие лукаво ухмылялись, свешивали набок яркие языки, косили глазами и кувыркались, кувыркались – работали. Солнце поднялось выше, стало почти тепло, и псы дружно потянулись к реке. Вожак ткнул щенка влажным носом, словно укорил:

– Проворонил!

Малыш пристыженно заскулил, перевернулся над погибшими ростками. Тщетно. Понадобится две долгих недели, чтобы разросшиеся соседние растения закрыли пятно голой земли – свидетельство его нерадивости.

Семарглы аккуратно огибали человека, идущего кромкой поля. Маленький человек, человечий щенок, направлялся от реки к лесу. Он брел с закрытыми глазами, неуверенно, словно речной житель, выброшенный волной на землю. Тонкие светло-русые волосы намокли, липли к шее и плечам, ветхая рубаха, даже не подпоясанная, как положено у них, у людей, тоже промокла насквозь.

Щенок-семаргл хотел спросить вожака, почему человечий детеныш ходит вдоль поля в неположенное время, почему ступает странно и неуклюже, не так, как прочие люди. Щенок обязательно спросил бы, и, кто знает, может, они сумели бы приручить-выдрессировать человечка, играли бы с ним по утрам до самой Купалы. Ведь семарглов так мало в здешних краях, потому что мало полей, мало всходов, нет работы для крылатых псов. Но стыд за померзшие, погибшие по его вине побеги мешал малышу. Вожак, конечно, услыхал и так, но лишь ухмыльнулся, не счел нужным отвечать провинившемуся. Семарглы бледнели, растворялись в воздухе, еще чуть-чуть, и от них осталось одно куцее пушистое облачко над рекой, желтоватое по краям.

Маленький человек добрел до опушки, шагнул под широкие ветви крайней сосны, открыл глаза, огляделся и упал, как подкошенный, навзничь. Серо-голубые глаза с неподвижными зрачками доверчиво смотрели в небо, на легкую стайку желтоватых облаков. Испуганно застрекотала сорока, полетела ябедничать кому-то, жаловаться. Река позади поля вздохнула, потянулась ленивыми волнами. Ветер, шипя и присвистывая, ухватил облака, потащил вдоль берега до высокой ольхи, но устал и запутался в ветвях, разбившись на тысячи мелких судорог.

Богатый город Ладога, большой город. Куда до него новой столице – Киеву. Каменную крепость здесь рубили пришлые мастера, на три с лишком метра растут в небо ее стены да на три метра тянутся в ширину. Кто сам не видел, не поверит! Крепость стоит на остром мысу, с одной стороны катит седые волны Волхов, Ольховая река, с другой – добрая милая речка Ладожка. По берегам огромные сопки да курганы, могильники. В сопках князья лежат, дружинники лежат, охраняют город. Но никто не знает, где похоронен главный князь, Князь Рюрик, построивший эту новую каменную крепость.

Одни говорят, Ладогу основал князь Словен, деды еще помнят, что звали в те Словеновы времена город не Ладогой, а Великим Городом Словенском. Другие – что город стоял здесь и до Словена. А прежде города тут жила русоголовая весь, музыкальное певучее племя. Одни боги знают, как было на самом деле. Ладожский посад растянулся вдоль берега Волхова и за Ладожку, в ее устье – это общая городская гавань. Много улиц, много дворов: целых пять концов в городе, но всем жителям хватит места в огромной крепости, если враг придет. А крепость взять нельзя, другой такой неприступной на свете нет. И большой такой нет нигде. Улицы чистые широкие, деревянными плашками мощенные. Дерева у Ладоги не считано: вокруг вековые дремучие леса. И народов много: чудь, весь, и корелы, и славяне ильменские, и голубоглазая водь, а еще пришлые люди. Земля здесь не ахти, зато рыбы всякой хоть решетом черпай. Многие рыбалкой кормятся. Тесновато, конечно, девушки, когда на качелях качаются, могут перекликаться из сада в сад, как птицы, так близко дома стоят. В богатом городе у девушек всегда найдется время для качелей. Дома разные, всяк по-своему строит, но больше пятистенки или избы с крытой галерейкой, опоясывающей дом. Самая дорогая земля в городе – у реки. Зажиточные мастера-ремесленники за домом свои собственные пристани держат, с них и торгуют. А купцы, те товары дальше везут, далеко, до самого Русского моря. А уж храмов, святилищ в городе: открытые земляные, закрытые деревянные, разные! Народов много, значит, богов много, вот и строят храмы без счету. Есть в городе большие дома с обширным двором для гостей – заезжих купцов, есть дома для дружинников. Но все-таки больше, чем жрецов, рыбаков или даже дружинников, в Ладоге купцов и мастеров. От них и богатство городу. Что только не делают мастера: корабли и украшения, оружие и детские игрушки. Особая слава у резчиков, те что из камня, что из дерева любого бога сотворят, ну почти любого. А торгуют в Ладоге – Серебряных Воротах – всем, что только есть на свете. Но самое странное, что от этого изобилия останется далеким потомкам всего ничего. Несколько скульптурок, застежек-фибул для одежды, клинков. Набор ювелирных инструментов. И ни одного святилища.