Присказка
Как охотник домой возвращался
Давно это было. Жил в одной деревне охотник, и был он такой удалец, что не было ему равных во всей округе. Зверь и птица словно сами ему в руки шли. Звали его Федот, а прозвище было Федот, да не тот. И то сказать, случались с ним странные вещи, которые с обычными людьми не случаются…
Многие молодые охотники ему завидовали, а старые поговаривали, что он знается с нечистой силой. Охотник только посмеивался и никого не разубеждал. Но сам-то он знал, что удаче своей обязан зоркому глазу, умению читать следы, точно книгу, и смекалке.
Не все было так просто с его смекалкой, но он об этом не догадывался, думал, что это просто сообразительность. Когда же приставали с расспросами, говорил, что искусство мекать перешло ему по роду, от его деда, который был знающим человеком, знатким. В ту пору люди уже плохо различали сообразительность и смекалку, поэтому верили в деда и успокаивались…
Вот как-то случился в деревне большой праздник. Тогда у каждой деревни был свой праздник. И пригласили на этот праздник местного колдуна. Колдунов в ту пору обязательно приглашали и на свадьбы, и на праздники. Если колдуна не пригласить, да не угостить хорошенько, он и навредить может. На свадьбах случалось, что колдун поезд с молодыми останавливал – лошади встанут, и никак их с места не стронуть. А то и обратит весь поезд с поезжанами в волков…
Пригласили, стало быть, поднесли уважительно чарку, поднесли другую. Колдун раздобрел, повеселел, стал шутки шутить, девок пощипывать. Тут молодые охотники к нему подсели, просят: «Дядя Миша», – в те времена к колдуну всегда как к дяде обращались, считалось, что он своих племянников не обидит.
– Дядя Миша, а пошути шутку над Федотом!
– Отчего же не пошутить, – отвечает колдун. – Эй, стрелок Федот, выпей со мной!
А сам возьми, да и шепни над чаркой заветное слово. Федот взял чарку, хотел ко рту поднести и видит, что в вине словно нехорошо светится. Смекнул Федот, что тут колдовство, да словно невзначай и опрокинул чарку.
– Эк смекалист парень-то! – подивился колдун про себя. И захотелось ему заполучить Федота в ученики.
– Есть, – говорит, – у меня новое ружье. Хочешь его заполучить, стрелок?
Вся молодежь в деревне знала про это ружье: легкое, длинное, с золотой насечкой по стволу. Но не это было самым ценным в ружье. Было оно заколдованным: никогда не промахивалось и никогда не покидало хозяина. Многие пытались его украсть, но оно никому в руки не давалось. Колдун, случалось, вешал его в лесу на дерево, и никто взять не мог. Вот оно, только руку протяни, а протянул, и нет ничего, померещилось!..
– Кто же не хочет! – отвечает колдуну стрелок.
– Коли так, вот тебе испытание. В полнолуние приди ко мне ночью, да не по тропе от деревни, а обойди через моховое болото. Да не хитри, я сразу узнаю, через болото ли шел. Не побоишься? Только без ружья приходи, с пустыми руками.
Жил колдун на отшибе, в лесной избушке, на краю болота. Люди туда и днем-то ходить побаивались. А моховое болото за его избушкой и вовсе дурной славы место было. Жило в округе несколько странных людей, вроде деревенских дурачков, про всех говорили, что они такими с болота вернулись. А многие и не вернулись вовсе…
Нельзя сказать, что охотнику страх уж совсем неведом был. Но в себя крепко верил и так думал, что много в тех рассказах было преувеличений. Да и болотом этим он хаживал не однажды, ничего с ним не случалось. Наступило полнолуние, Федот засветло вышел, обошел лесом болото и направился к избушке колдуна. Тут и стемнело.
Много стрелок по ночам охотился, ничего в лесу не боялся, охотник в лесу и есть самый страшный зверь. Но как только мхи под ногами почуял, начал на него наваливаться страх не страх, а будто трепет. И как только он этот трепет почувствовал, дорожка под ногами начала пропадать, а по спине словно холодок забегал, сивон.
Только он сивон почуял, стало ему мерещиться, будто тени серые вокруг него шмыгают. Повернешь голову – и нет ничего, трава, а сбоку опять юркнуло. Потом по кустам стало потрескивать. Остановится Федот, и треск прекратится. Пойдет, и словно шаг в шаг с ним кто-то сквозь кусты крадется.
А затем кто-то большой за спиной сопеть начал. Федот обернулся – темно и пусто. Пошел вперед – опять сопит. Решил Федот на это сопение внимания не обращать, мол, блазнит! А сопение все ближе. Федот крепится, не оборачивается. И тут что-то мягкое ему спину потрогало. От этого прикосновения полыхнуло у Федота в глазах, обдало всего жаром, и чуть было не бросился он бегом.
К счастью, вспомнил своего деда, как тот учил когда-то: если сивон почуял, не давай ему в страх перейти. Если же почуял страх, не впускай внутрь, выталкивай из себя. От страха разум потеряешь, а от сполоха со страхом всему пропасть.
Остановился стрелок, не оборачиваясь, сделал усилие и вытолкал из себя страх, а сполох оставил. И тут же пропали шорохи, вернулось видение, все вокруг словно залило светом, дорожка точно серебряная засветилась, тени прочь отступили. Узнал Федот место, поглядел вокруг себя и спокойно пошел вперед.
Идет по дорожке и будто вдалеке гудьба ему слышаться стала, точно играют где-то на скрипках и свирелях…
«Опять мерещится», – подумал стрелок, но гудьба не прекратилась, наоборот, все громче становится. Вышел Федот из-за деревьев на большую поляну и видит, что странный народец хоровод водит. А посреди него несколько чудных существ и вправду на скрипках и свирелях играют. Да так весело, что в груди щемит…
Заволновалось у Федота сердце от этой гудьбы, будто что родное и давно потерянное узнал. Подошел он к кругу и слушает, смотрит. Народец этот удивительный, росту небольшого, немного выше пояса будет. Радостные, глаза сияют, губы улыбаются, и поют что-то такое родное, только слов не разобрать. Но на Федота не смотрят.
Страсть как захотелось стрелку в этот хоровод войти, а внутри что-то словно знает, что нельзя этого делать. Хоровод приближается, а стрелок жмется, отходит помаленьку. Но тут такое родное зазвучало в их пении, что у Федота комок в горле появился, того и гляди расплачется. А когда справился, зрение вернулось, глядит: уже внутри круга оказался.
И тут словно еще раз полыхнуло у него в глазах, стало совсем светло. И начал он видеть, что гудьба эта льется, точно свет, и людишки эти светятся, и сами они необычные, точно у них внутри два светящихся ядра – одно в животе, другое в груди, а голова темная. И глядят они не из нее, а словно прямо из сердца.
