в которой Генка Рыков сначала радуется, а потом испытывает жуткое разочарование
– Едут! Ей богу, едут! – кричал Рыков. – И не куда-нибудь, а на Марьевку, по старой Заборской дороге. Неужели думают, что снова проскочат. Совсем обнаглели, сволочи.
Не прикрыв за собой двери, он ввалился в приёмную, оставляя на паркете мокрые следы. В распахнутой настежь длинной кавалерийской шинели, забрызганных сапогах и с саблей на боку, Генка Рыков более походил на лихого казацкого есаула, нежели на степенного представителя приграничной Таможенной Стражи. Сидевший за массивным столом, заваленным бумагами, Лёша Манчин тут же отложил перо, отодвинул в сторонку недописанную депешу, которая была адресована самому начальнику бригады, и вытянулся, точно в приёмную вошёл, как минимум, вахмистр или унтер-офицер. Невысокий и щупленький Лёша прибыл на пост лишь пару месяцев назад, но уже был наслышан о подвигах обходчика Рыкова, сыскавшего славу лучшего следопыта всей третьей бригады.
– Кто едет? Контрабандисты? – тут же поинтересовался Лёша.
Рыков стянул отсыревшие рукавицы, сунул их подмышку и весело подмигнул.
– Они самые, братец. Они самые. Уж на этот раз мы им покажем.
Дверь кабинета распахнулась, в проёме показался Андреев.
– Что за шум? А – это ты? Вернулся?
– Так точно, вернулся, – поморщился Рыков и принялся торопливо застёгивать пуговицы шинели; встретить в штабе Андреева он никак не ожидал.
Андреев Никита Лукич, начальник Коменского поста третей Рижской бригады, круглолицый седовласый мужчина считался человеком добрым, скорее даже мягким, но его чрезмерная нерасторопность, да ещё в сочетании с непреклонностью и упрямством, частенько вызывала у сослуживцев, как насмешки, так и разочарования. Андрееву перевалило за шестьдесят, он имел целую кучу хронических и прочих заболеваний но, несмотря на это, на покой почему-то не спешил. Перед убытием в дозор, Рыков сам возил Андреева в лазарет, где врач, осмотрев главного таможенника участка, прописал тому постельный режим. Быстро оклемался старый, проворчал Рыков сквозь зубы и вопросительно посмотрел на Манчина, тот только пожал плечами.
– Давно он вышел? – шепнул Лёше Рыков.
– Третьего дня, – так же тихо ответил Лёша.
– А где Савелич? – спросил Рыков.
– Выходной у него.
– Вот чёрт.
– Ты дверцу-то затвори. Затвори, голубчик. И нечего тут шептаться, как, впрочем, и орать на весь штаб. Зайди в кабинет и доложи как полагается, по существу: кто едет, откуда? – продолжал Андреев степенно.
Рыков прикрыл входную дверь, и, поправив сбившуюся на затылок шапку, жалобно простонал:
– Да некогда ж по существу, ваш благородь. Говорю же: по Заборской дороге едут, четыре возка, каждый о парную упряжь. Опять поди, домотканое сукно везут, из Ружицы. Нужно коней седлать, не то снова упустим. Они уже к Ключам подъезжали, когда я их увидал. Я ж сюда стрелой летел. Вон, каурую свою, совсем загнал, а вы… «Доложи. Да по существу».
– И впрямь, Никита Лукич, – вступился за обходчика Манчин. – Хотите я за Гаврилой Савельевичем слетаю. И впрямь, раз идёт обоз, нужно поспешить.
– Успеется. А ну, зайдите-ка ко мне. Оба, – Андреев вернулся в кабинет, Манчин и Рыков последовали за начальником.
Кабинет начальника Коменского таможенного поста представлял собой маленькую комнатку, обставленную неброской мебелью, с камином и портьерой. Всё строго, без лишних изысков. Единственным украшением кабинета являлся портрет Его Величества, висевший прямо напротив входа. Андреев подошёл к окну и отодвинул ажурную шторку, дождик барабанил по карнизу. Никита Лукич поморщился.
– Что ты будешь делать? Льёт и льёт, – мужчина сделал несколько круговых вращений плечом. При каждом движении его лицо искажала гримаса. – Как же я не люблю такую сырь. Как осень, так хоть на стену лезь. Артроз проклятый, что б ему…
– Так вам же врач лежать прописал. Чего вы на службу-то заявились? – поинтересовался Рыков.
– Да не могу я дома. Тошно мне там, без дела тошно.
Андреев снова принялся растирать больное плечо.
– Может Глашку покликать? Она вам примочку сделает, или компресс. Пусть Лёша к ней сбегает, а заодно и Гаврилу Савельича найдёт.
– Примочку говоришь? Да нет, милый мой, не помогают мне её примочки. Раньше вот помогали, а теперь – нет.
– Тогда нужно баньку истопить. Прогреете косточки, глядишь, и пройдёт плечо. Артроз этот ваш.
– Баньку, говоришь? Банька – это хорошо, – Андреев опустил взгляд. От шапки, которую держал в руке Рыков, на полу образовалась лужа. – А ты, я смотрю, насквозь промок. Хочешь как я, под старость мучиться? Скидывай шинельку. Видишь стульчик? На него повесь, да к камину подвинь. Лёшь, сделай ка ему горячего чаю.
– Никита Лукич, – жалобно застонал Манчин. – Может, я сначала за Гаврилой Савельичем слетаю?
Андреев посмотрел на парня строго.
– Не спорь! Делай, что велю!
Рыков и Манчин обменялись обречёнными взглядами.
Никита Лукич уселся за стол, вынул из ящика карту и изучал её не меньше десяти минут. Манчин тем временем сбегал в столовую и вернулся с подносом, на котором стоял стакан с дымящимся чаем и тарелка с баранками. Рыков повесил шинель и, устроившись на диване и шмыгая носом, стал громко прихлёбывать дымящийся кипяток. От горячего чая лицо обходчика раскраснелось. Наконец Андреев вскинул голову, поднялся.
– Значит, из Ружицы? Четыре подводы?
Рыков тут же подскочил к столу, хлопнул по нему стаканом, едва не залив лежавшие повсюду бумаги.
– Всё так же, как и в прошлый раз. Сначала баба с лукошком прошла, потом старикашка с торбой – разведка, значит, ихняя. Убедились, что засады нет, и пустили обоз. Брать их надо, да поскорей. Ежели сейчас двинемся, то можем у Нижней Бровки их перехватить. Вот здесь, – Рыков ткнул в карту пальцем.
